Вот мужики нынче пошли! Связала найденым бантом покосившийся штакетник на заборе. Как вдруг

Баба Валя всегда вставала рано. Даже зимой, когда солнце едва начинало пробиваться сквозь серые облака. В это морозное утро, накинув на плечи свою старую пуховую шаль, она вышла на крыльцо. Деревянные ступеньки, подёрнутые тонким слоем снега, противно поскрипывали под ногами.

— Ух, и холодрыга! — сказала Валя сама себе, оглядывая двор. — Всё бы ничего, если б только забор, зараза, не валился.

Штакетник возле калитки выглядел жалко: перекошенные доски, скрипящие от каждого порыва ветра, будто плакали от усталости. А калитка висела на одной петле, готовая в любой момент плюхнуться в снег. Валя подошла поближе, всмотрелась на это «чудо инженерии» и только покачала головой.

— Ну и красота, ну вот как так? Покойный дед же ставил его лет десять назад, гвозди вбивал так, что молоток сломал, — пробормотала она, поддевая носком валенка кусок отвалившейся доски. — А теперь? Развалился бедолага, как карточный домик.

Она стояла перед ним, не зная, что сделать. В дом идти не хотелось — там было тихо и скучно. Вера, её дочь, давно переехала в город. А внучка Светка наведывалась только летом, да и то больше в телефоне сидела, чем по двору бегала. «Молодёжь», — думала Валя.

Вдруг её взгляд упал на красный бант, который валялся в снегу в кустах шиповника. Это был тот самый бант, который Светка вечно теряла. Ещё летом он слетел у неё с косы, и никто не удосужился поднять его. Валя тогда обратила внимание, как тот упал в траву, но никто не удосужился поднять. Он так и остался лежать до осени, потом снег его занёс. Валя подошла, подняла его с земли, отряхнула от снега и задумалась.

Она присела на старую деревянную лавочку у забора, держа бант в руках. Вспомнилось, как Светка бегала по двору, крича: «Бабушка, лови!» А потом, смеясь, пыталась заплести в свои длинные косы красный бант, которых не хотел завязываться на узел. «Не удержится, Светка!» — ворчала тогда Валя, но внучка всё равно не слушала.

И тут бабу Валю осенило:

— Ну, другого всё равно ничего нет… Попробуем.

Она встала перед забором и, склонив голову набок, обдумывала, как лучше закрепить перекосившиеся доски. Красный бант стал ей импровизированной верёвкой. Она обмотала им доски, стянула как могла. Получилось не идеально, но на первый взгляд крепко.

В этот момент мимо проходил Пашка — сосед, мужик вечно занятой, но добродушный. Он нёс в руке молоко в пластиковой бутылке, одетый был легко, будто мороз его не касался.

— Здрасьте, Валентина Петровна, — буркнул он, останавливаясь на секунду.

— Здрасьте, Пашка, — в тон ему ответила Валя, поглядывая на него.

— Чего это вы тут, а? Забор красным бантом украшаете?

— Ага, щас, — Валя выпрямилась, гордо глядя на свой шедевр. —Сам же видишь, развалился, как старый пень. А что делать, если больше некому?

Пашка усмехнулся, но промолчал. Он постоял ещё немного, рассматривая её работу, потом кивнул и пошёл дальше.

— Вот ведь, пройдёт мимо и ничего не сделает, — сказала Валя себе под нос. — Мужики нынче пошли! Только на словах помощники.

Но в душе она и не ожидала, что Пашка остановится. Ну, кивнул — и ладно. Он всегда был таким: вроде хороший, но своих забот выше крыши.

Вернувшись в дом, Валя села за стол, посмотрела в окно. Красный бант на заборе ярко выделялся на фоне снега.

— Ну, может, продержится до весны, — сказала она себе и пошла готовить чай.

На следующий день она не заметила, как проспала чуть дольше обычного. Солнце уже пробивалось сквозь плотные занавески, и за окном слышались странные звуки. Валя прислушалась: стук, скрип. Ещё один удар, ещё один.

— Что за шум? — пробормотала она, натягивая шаль.

Она вышла на крыльцо и застыла. У её покосившегося забора возился Пашка. Мужик в тёплой куртке и шапке с помпоном работал вовсю: вытаскивал старые гвозди, примерял новые доски, что-то замерял рулеткой.

— Пашка! — позвала Валя. — Ты это чего тут удумал?

Он выпрямился, потирая затёкшую спину, и посмотрел на неё.

— Здрасьте, Валентина Петровна. А вы чего, ещё спите? — с улыбкой сказал он.

— Не сплю я! — махнула она рукой. — Ты мне лучше скажи, что это ты тут удумал?

— Забор вам чиню, — ответил он, констатировав факт.

— А чего не предупредил? Я б хоть чаю тебе поставила, — сказала Валя, зябко кутаясь в шаль.

— А зачем? Тут делов-то — на пару часов. Я ж вчера видел ваш красный бант на заборе. Подумал: «Ну не дело это. Петровна забор украшает бантиками, а я, мужик, мимо хожу».

Валя засмеялась, но старалась скрыть смущение.

— А бантик-то, между прочим, дело полезное! Держал как мог, — ответила она, скрестив руки на груди.

— Держал, ага. Только я смотрю, чуть ветер сильнее подует, и ваш забор рухнет на соседский огород, — с улыбкой ответил Пашка.

— Ну, спасибо, конечно, — буркнула Валя. — Но я ведь тебя не просила.

— Не просили, но я всё равно сделаю, — сказал он твёрдо.

Она только вздохнула.

— Ладно, раз уж начал, тогда не бросай. А я пока чаю тебе сварганю. — Валя развернулась и пошла в дом.

Через десять минут она уже возвращалась с двумя кружками горячего чая.

— На, держи, — сказала она, протягивая кружку Пашке.

— Спасибо, Валентина Петровна, вы прям как моя мама.

— А как иначе? — усмехнулась она.

Они грелись чаем, стоя на морозе.

— Ты, Пашка, молодец, конечно, — сказала Валя, глядя на него. — Только вот почему ты раньше забор мой не заметил?

— Так некогда было, Валентина Петровна. То работа, то дом, то корову к ветеринару возил. А тут думаю: забор же ваш мне весь вид портит, — пошутил он.

— Вид ему портит! — Валя засмеялась. — Ну, если бы не бант, он бы уже соседям полгорода «портил».

— Вот видите, значит, вовремя пришёл, — с серьёзным видом заключил Пашка и допил чай.

Валя наблюдала, как он продолжает работать. С каждым ударом молотка, с каждой новой доской забор становился крепче и выглядел совсем иначе.

— Слушай, а ты рукастый, — похвалила она. — Прямо как в молодости мой старый Василий, когда этот забор ставил.

— А я что? Мужики наши нынче всё забыли, а я помню, как надо, — ответил он, забивая последний гвоздь.

— Вот и молодец. Василий бы тобой гордился, — сказала она тихо.

Когда Пашка закончил работу, уже начинало темнеть. Баба Валя, облокотившись на косяк двери, наблюдала за ним с крыльца. Он выпрямил спину, оглядел забор, который теперь выглядел как новый, и удовлетворённо кивнул.

— Ну что, Валентина Петровна, принимаете работу? — спросил Пашка, складывая инструменты в старую сумку.

— Принимаю, Пашка, — ответила она с улыбкой. — Спасибо тебе. Честное слово, не ожидала.

— Ну вот, Валентина Петровна, теперь ваш забор — как из магазина.

— Из какого ещё магазина? — усмехнулась Валя. — Такого бы и в городе не сделали. Спасибо тебе, Пашка. Не знаю как тебя отблагодарить.

— Да ладно, что там, — отмахнулся он. — Вы ж меня ещё и чаем напоили.

— Ну, чаем твою помощь не окупишь, — прищурилась она. — А теперь иди в дом. Замёрзнешь весь. Пирогом угощу.

— Да не замёрзну я, Валентина Петровна, — засмеялся он. — Я ж мужик, не сахарный.

— Мужик он, — поддела Валя. — Как бы не растаял!

Пашка усмехнулся, но всё же зашёл в дом. Едва он переступил порог, как тёплый воздух и запах свежеиспеченного пирога с яблоками накрыли его с головой. Валя указала на стол.

— Садись, сейчас чай подам.

— Вот вы заботливая, — сказал Пашка, снимая шапку. — А у других бы и спасибо не дождался.

— Другие — это другие, а у меня тут по-другому, — отрезала Валя. — В деревне так: кто помог, того и покормили.

— Вот, держи. Это тебе, заслужил, — сказала она, протягивая тарелку.

— Валентина Петровна, я же не ради пирога старался, — сказал Пашка, но пирог всё равно взял.

— Конечно, не ради. Но раз уж ты здесь — грех не угостить, — она хитро прищурилась.

Они сидели за столом ещё долго, болтая о жизни. Валя рассказала ему, как раньше её муж Василий строил тот самый забор, как они сажали цветы вдоль калитки. Пашка слушал внимательно, иногда вставляя короткие вопросы.

— А как вы с ним познакомились? — спросил он в какой-то момент.

— На танцах, — Валя улыбнулась, вспоминая. — Он тогда пришёл с другом, такой скромный. А я, знаешь, была бойкой девчонкой. Сама подошла, сама заговорила.

— Ну вы даёте! — восхитился Пашка. — А потом как?

— А потом всё. Влюбился он, а я и рада. С тех пор и жили душа в душу, — она улыбнулась. — Василия уж давно нет, а память о нём — в каждом уголке.

Пашка кивнул, глядя на старую деревянную мебель и фотографии на стенах. Этот дом был наполнен теплотой и воспоминаниями.

— Спасибо вам, Валентина Петровна.

— Ты вот только не забывай, что не забор главное, а то, что ты сделал это от души, — сказала она.

Когда он уходил, Валя проводила его до калитки, а потом долго стояла, смотря, как он уходит по тропинке, унося с собой тарелку с остатками пирога.

Ветер больше не качал штакетник, доски были ровные, крепкие. Она провела рукой по дереву и улыбнулась.

— Вот ведь, мужик! — сказала она себе, идя в дом. — Хороший ты, Пашка. Хоть и ворчун

Баба Валя поняла, что бескорыстная помощь приходит неожиданно, но в нужный момент.

Уберите этого старика со свадьбы! – кричала невеста, белая как мел…

— Сынок, что случилось? Лицо будто грозовой тучей затянуло! — отец прикрыл дверь, изучая Романа, замершего у окна. Тот резко развернулся, подбородок дрогнул в попытке создать подобие улыбки. — Глаза-то врут! Если не готов — хватит притворяться. Брак не кандалы, чтоб через силу тащить…

Всё… нормально, — голос Романа будто присыпали пеплом. — Ты же сам объяснил: этот союз — шаг для компании. Разве я имею право спорить? Мама верит, что… привыкну. — Он сглотнул, машинально теребя обручальное кольцо в кармане. — Вика… она светлая. Дай время — научусь быть ей мужем. Хотя бы… как ты для мамы.

Николай Максимович стиснул переносицу, словно пытаясь сдержать набегавшую волну вины. Бизнес? Да, эти сделки то взлетали, то рушились, как карточные домики. Родственные узы могли стать якорем в бурном море конкуренции… Но разве сын — разменная монета? Однако Роман сам пришёл к нему месяц назад — бледный, с тенью в глазах, будто кто-то выжег в них солнечные блики. «Согласен. На Вике». Не объяснил, не попросил совета. Лишь горечь, оседающая в уголках губ, выдавала правду.

— Не парься, пап. На церемонии буду улыбаться, как довольный жених. Даже мама не заметит, — голос Романа прозвучал слишком плоско, будто аудиозапись с помехами.

Отец молча вышел, оставив сына одного с тяжёлыми шторами и тиканьем напольных часов. Роман уткнулся в ладони, вспоминая, как Лида разорвала его мир на клочья. «Я ошиблась. Ты… ты просто друг». Ни слёз, ни дрожи — лишь холодный взгляд поверх чашки капучино. А потом — другой мужчина, её смех в телефонной трубке… Сердце сжалось в комок, будто грудь набили битым стеклом. «Любовь — миф. Вика хотя бы честна». Девушка, которая кормила бездомных котят и строила приют для стариков. Которая, услышав о его «договоре», лишь протянула руку: «Давай попробуем не солгать хотя бы себе».

У ворот особняка чёрная кошка метнулась под колёса лимузина, подняв вихрь опавших листьев.

— К беде! — ахнула тётушка в лиловом тюрбане.

Роман фальшиво рассмеялся: — Может, у неё носки белые? — Шутка повисла в воздухе, как проколотый шарик.

Роскошный особняк, гирлянды, священник с позолоченным крестом… Всё это казалось театральной декорацией. «Венчание ради Божьего благословения? Ирония». Он поймал взгляд Вики сквозь фату — тёплый, без упрёка. Она знала. Знала, что он до сих пор носит в кармане смятый билет в Питер, куда они так и не уехали с Лидой.

— Обещаю… стать тем, кого ты заслуживаешь, — прошептал он у алтаря, избегая слова «люблю».

— А я научусь не ждать сказки, — её пальцы дрогнули в его ладони.

— Молодые, — голос тёщи зазвенел, как хрустальный бокал, — наша семья верит: пламя фонаря сжигает груз прошлого. Зажгите их — и пусть пепел сомнений унесёт ветер.

Роман чиркнул зажигалкой, наблюдая, как огонь пожирает бумагу. «Исчезни, Лида. Растай, как этот воск». Вспыхнул образ — её пальцы, вьющиеся в его волосах, шепот: «Мы ведь навсегда?»

— Эй, вы! — резкий окрик заставил его вздрогнуть.

Вика стояла, словно ледяная статуя. У её ног дымился потухший фонарь, а перед ней — старик в пальто, пропитанном запахом дождя и подземных переходов.

— Кто впустил эту грязь в мой идеальный день? — тёща взмахнула руками, будто отгоняя ворон.

— Вышвырните его! Сейчас же! — Вика пронзительно крикнула, и Роман заметил, как дрожит её подбородок. Странно. Та, что неделю назад кормила бродячую собаку у метро, теперь сжимала кулаки, будто готовилась ударить.

Два мужчины в смокингах схватили старика. Тот вывернулся, обнажив жёлтый свитер под рваным пиджаком. «Папин…» Мелькнуло в голове Романа. Папин свитер, потерянный год назад.

— Позвольте! — старик вцепился в калитку, — Жених! Спроси у неё про…

Вика впилась ногтями в запястье Романа: — Он пьян! Не слушай!

Но старик уже исчез за оградой, оставив в воздухе шлейф дешёвого одеколона. Того самого, что Лида подарила Роману на годовщину.

— Ты… видел его лицо? — Роман попытался высвободить руку.

— Лицо? — Вика засмеялась слишком громко, — У бомжей лиц не бывает.

В её глазах, обычно мягких, как акварель, вспыхнули осколки стекла. Роман вдруг вспомнил, как она месяц назад «случайно» наступила на телефон Лиды, «потеряв» все сообщения. «Неужели я выбрал зиму вместо лета?»

— Ты будто подменилась, — голос Романа прозвучал глухо, будто сквозь ватную преграду. Он попытался высвободить рукав, но ногти Вики впились в ткань, оставляя полумесяцы на парче. — Этот человек… он знает что-то. Я это чувствую.

— Регистрация через двадцать минут! — Вика дёрнула его к себе, и брошь на её воротнике брызнула холодным светом. — Если шагнёшь за ворота — я сожгу всё! И себя тоже!

Роман резко дёрнулся, и пуговица с мундира со звоном покатилась по плитке. Тик-так-тик — звук слился с тиканьем карманных часов деда, которое вдруг вспомнилось.

— Твоя доброта… была маской? — он шагнул назад, глядя, как тень от арки дробит её лицо на лоскуты.

— Отменим свадьбу! — её крик взметнул стаю голубей с крыши. — Слышишь?! ОТ-МЕ-НИМ!

Но он уже шёл сквозь строй гостей, ловя на губах привкус меди. У калитки старик сидел, обхватив колено, — на ссаженной ладони алела ранка в форме полумесяца. Как след от её ногтей.

— Говорите быстрее, — Роман присел на корточки, и запах дешёвого лосьона ударил в нос. Тот самый. Из подарка Лиды.

— Лидочка… — старик вытащил из кармана смятый конверт. Внутри — фото: он с Лидой смеются у фонтана, а на обороте дрожащие строчки: «Прости. Они грозились отменить деду операцию…»

Земля поплыла. Где-то за спиной орал тесть: «Предатель! Тварь!», но слова тонули в гуле, будто Роман нырнул под воду.

— Они… сказали, она беременна? — он сглотнул ком, вспоминая, как Вика месяц назад «потеряла» тест в его квартире. Как настойчиво поправляла фату у зеркала, повторяя: «Семьи — как бизнес-проекты. Нужен надёжный актив».

Старик тронул его руку — на мизинце синее пятно. Как у Лиды после работы в типографии.

— В машину! — Роман рванулся вперёд, срывая с капота бант. Лента зацепилась за ветку, рассыпая лепестки роз. «Цветы-то искусственные», — абсурдно мелькнуло в голове.

— Вернись! — отец Вики рычал, как загнанный кабан, — Или твой папашка останется без контракта с нефтяниками!

Роман замер, услышав скрип тормозов. Из такси вышла Лида — в простом платье, с чемоданом. Её глаза встретились с его взглядом, и время сжалось в точку.

Николай Максимович молча сжал сыну плечо — так крепко, что пуговица на пиджаке впилась в ладонь. «Разберёмся», — это слово повисло в воздухе густым дымом, смешавшись с запахом аптечных салфеток и бензина. По просёлочной дороге, петляющей между чёрных подсолнухов, Роман гнал машину, слыша за спиной прерывистое дыхание старика. Тот хрипел, будто в груди у него завелась шарманка с порванными струнами.

— Держитесь! — крикнул Роман, врезаясь в поворот. В зеркале мелькнул синий платок на шее деда — точно такой же носил его отец в день их последней рыбалки.

В приёмном отделении часы отсчитывали секунды глухими ударами. Лида металась между стен, оставляя на линолеуме следы мокрых ботинок. Её мать, свернувшись калачиком на пластиковом стуле, шептала молитву, перебирая чётки с треснувшей бусиной. Когда хирург вышел, снимая перчатки с пальцев, будто снимал окровавленную кожу, все замерли.

— Жив… — врач махнул рукой, и Лида рухнула на колени, уронив на пол телефон. На экране — сотня пропущенных звонков от Вики.

Роман подошёл, осторожно, как к раненой птице, обняв её за плечи. Она вжалась в его грудь, оставляя на рубашке мокрые звёзды слёз.

— Твоя невеста… — начала Лида, но он перебил:

— Бывшая. — Его пальцы наткнулись на шрам у неё на запястье — след от ожога, полученного в кафе в их первое свидание. «Чайник взорвался, а я даже не заметила, глядя на тебя», — смеялась она тогда.

Он рассказал всё: фальшивый тест на беременность, угрозы насчёт операции. Лида всхлипнула:

— Они пришли ко мне с фотографиями деда в больничном коридоре. Сказали… что если не уйду, его имя исчезнет из списка. А потом — про «твою беременную невесту». Я поверила…

Через неделю в палате пахло мятными леденцами и надеждой. Дед, подключённый к мониторам, тыкал дрожащей рукой в Романа:

— Гадючье гнездо ты избежал, внучек. Викины родители — как те крысы в порту: грызут опоры, пока сами не рухнут в воду.

Он оказался прав. Попытка саботировать контракты Николая Максимовича обернулась громким скандалом. В офисе Викиной семьи теперь красовались печати судебных приставов, а на столе отца — письмо с одной фразой: «Самолёт, запущенный вами, приземлился в вашем же кабинете».

— Бумеранг, — усмехнулся Николай, попивая чай с липовым мёдом от Лидиной мамы. — Интересно, они успели услышать свист перед ударом?

На рассвете Роман вёл машину уже по другой дороге — к дому, где Лида растила розы и верила в чудеса. В бардачке позвякивали ключи от новой клиники, которую Николай Максимович построил вместо «выгодного слияния». На заднем сиденье дед храпел, сжимая в кулаке билеты на поезд — подарок внукам.

— Венеция подождёт, — шепнула Лида, положив руку на рычаг коробки передач. — Сначала научись ездить без сцепления.

Её смех звенел, как те самые фонарики, что когда-то не смогли унести прошлое.