Удержать жену

Удержать жену

Рома считал свою жену красоткой и говорил друзьям как ему несказанно повезло с супругой. Друзья сдержанно улыбались, попивая дорогущий коньяк, которым их потчевал Рома. Банька у Ромы что надо, а коттедж — просто блеск. Сам-то он чучело огородное — таким только ворон пугать: брови как два куста на огромной голове в виде шара, между бровей — глубокая морщина, приросшая к черепу, глазки чёрные, угольные, их и не видно почти из-под бровей; нос у Ромы величиной с картошку и смотрит набок — сломан был по молодости в драке и это тоже, знаете ли, шарма не прибавляло. Вообще ряха у Ромы такая, что по ней можно колотить и колотить до бесконечности, уродливее она от этого не станет, ибо страшнее не может быть в принципе. Добавьте сюда широкие массивные плечи с рельефами качка, а ещё лучше представьте немолодого, но крепкого байкера с развивающейся по ветру бородкой, такого мужественного и сбитого, и точный портрет Ромы вам станет предельно ясен.

В сравнении с ним жена Алёна действительно была ничего: эдакая полноватая булочка без талии и современного ухода, довольно миловидная и нежная. Абсолютно среднестатистическая на вид.

Но хрустящая. Ведь есть люди скучные, как пресный мякиш, их жуёшь-жуёшь, не испытывая ни удовольствия, ни вкуса, вступаешь в контакт потому что надо, а есть те, что зажигают, сами того не ведая, рецепторы вкуса, и ты удивляешься им, хохочешь, оживаешь, заряжаешься от них энергией света. Рома так и называл жену: булочка, моя хрустящая французская булочка. В сравнении с ним она реально была красоткой.

— Мальчииикии, вы там не голые? Я захожу, хи-хи-ха.

— Заходи, красота моя! — низко пробасил Рома.

Напарившись с первого захода, мужчины развалились на кожаных диванах предбанника и обсуждали политику. Полотенца прикрывали их стыд ниже пояса. Алёна подтолкнула круглой ягодицей дверь и вплыла к ним с подносом.

— Проголодались? Принесла закуски!

Лучезарно улыбаясь, она выставила на столик перед мужчинами изящно приготовленные закуски, подмигнула каждому с таким видом, словно была сногсшибательной моделью, и наклонилась к мужу, чтобы тот поцеловал её.

— Фемина! — сказал Рома и с удовольствием пришлёпнул её по ягодицам.

Алёна ещё раз кокетливо пробежалась по лицам мужчин и пошла к выходу, вся такая из себя богиня. Напоследок она пожелала им лёгкого пара.

Друзья Ромы остались в смешанных чувствах и на минуту зависло молчание. Мужчины пробовали закуски и на их лицах блуждало блаженство от всего: и от вкуса, и от чисто мужского уюта предбанника. У некоторых из них квартиры были величиной с этот предбанник, обставленные куда скромнее. А у Ромки же: телевизор на полстены, мини-кухня, обитые натуральной кожей кресла и диван, внушительные рога лося, которого Рома завалил самолично на охоте, а также шкаф из резного дуба с открытыми полками. На полках этих красовались трофеи хозяина: всякие вещицы из дальних стран, кубки, добытые по молодости, несколько книг, среди которых Шопенгауэр и Ницше. Книги эти Ромка никогда не открывал, просто фамилии авторов звучали внушительно, вот он их туда и поставил. Сделано это было не ради хвастовства или «понтов», Роме просто было приятно на них глянуть.

— И впрямь очаровательная у тебя жена, Рома. Приятная женщина, — высказал общую мысль Денис.

— Слишком хороша для меня, не так ли? — улыбнулся Рома, опрокидывая в себя коньяк.

— Чего-чего, а самоуверенности ей не отнять, — засмеялся под одобрительные кивки второй друг, — так кокетничает, что и влюбиться можно. Если бы моя жена так себя вела, то даже не знаю…

Рома пожал своими титаническими плечами.

— Всем бабам нравится внимание, у них от этого настроение лучше, так зачем я буду лишать её подобной мелочи? Она с кем-нибудь чуть пофлиртует — с вами, например, или на работе, — и получит ответную реакцию. Ей приятно от ощущения желанности. А дома я дровишек подброшу в костёр её самооценки.

— А если изменит? Не боишься? Как моя бывшая, например…

— Не боюсь. У нас всё прекрасно, деваться ей от меня некуда. И вообще, мужики, у меня свой подход к женщинам. Пришлось выработать стратегию по удержанию рядом с собой бабы. Вам-то хорошо, у вас лица приемлемые, а я страшный.

— Ну-ну, и что же там? — заинтересовались друзья.

— Давай! — оживились мужчины.

Рома встал и подошёл к зеркалу у камина. Почесал задумчиво бороду. Из зеркала на не смотрело нечто безобразное. Но Рома улыбнулся сам себе.

— Я вам говорил когда-нибудь, что никогда не смотрюсь по утрам в зеркало? Из любого зеркала на меня смотрит страшный мужик, да и на всех фотографиях тоже, какой ракурс не возьми… ну, знаете, есть у каждого «рабочая» сторона лица или определённый наклон камеры… На мне это не работает. Так вот. Я когда зубы чищу, то никогда не смотрю на себя в зеркало, глаза в раковину всегда упёрты — это чтобы не шокировать себя с утра. Я ещё в двадцать лет понял, что так настроение на весь день лучше.

Девки от меня шарахались в стороны, пока вы по бабам скакали… А потом Алёнку встретил — она не испугалась. У неё зрение было минус восемь и она стеснялась носить очки… Так вот, мужики… Главное успеть как можно быстрее такую девушку под венец затащить. И ребёнка ей сразу заделать, а желательно двух, как сделал я, пока она не задумалась о коррекции зрения. А потом, когда зрение вернётся, она уже никуда не денется: совместный быт и двое детей преодолеют ту силу, которая будет отталкивать её от вас, когда она прозреет. В моём случае я только на детей не полагался: бизнес замутил, удачно вышло, деньги появились, а это тоже сдерживающая сила.

И вот прозрела Алёнка, а рядом с ней, оказывается, чудище… Но чудище не простое, оно ей детей сделало, дом отстроило, короче, полный комфорт…

— А если влюбится? — поинтересовался Денис, — всё равно может уйти и отсудить половину.

— Тут всё просто: падаешь вовремя на колени, ручки в молитвенную позицию складываешь, слёзы обильно льёшь и гундосишь, ползя за ней: «Ну, пожаааалуууйтаа!!!» Мне помогает.

Рома рассмеялся и закинул в рот пару закусок.

— В каждой шутке лишь доля шутки. Жалость — это тоже аргумент немаловажный. Так что на колени, мужики, перед бабами! Схема жалкая, но рабочая, рекомендую людям любого пола, если ситуация безвыходная.

Друзья отставили рюмки. Было непонятно шутит Рома или нет.

— А ты не думал там о… — поводил по своему лицу товарищ.

— О пластике? Я что — ненормальный? Нет, мужики, если мне охота узреть себя красивого, то иду с детьми в комнату кривых зеркал, там я очень даже ничего выгляжу. Ну и ещё не зря для самолюбования соцсети придумали — там я на каждой фотке на мотоцикле и в шлеме, только фоны разные. И лайков у меня не сильно меньше, чем у всяких губастых барышень. Короче! Помните, друзья, что даже с такой кривой рожей, как у меня, можно прожить полноценную жизнь идеального арийца, при этом самооценка будет зашкаливать. Так выпьем же за это!

— Ура! — весело отозвались друзья.

Каждый раз, когда встречи подходили к концу, товарищи Ромы немного грустнели и думали о собственной жизни. Кто из них мог подумать двадцать лет назад, что страшилище-Ромка так продвинется в жизни? Он же, помимо того, что страшный. был самым нищим из них. Образование — уровень техникума, а они же врачи, преподаватели, магистры… Пока они гуляли с лучшими девчонками, пока мотались по заграницам за деньги родителей, Ромка вкалывал, как проклятый. И всегда был весёлым оптимистом, комиком в душе — что удивительно!

А когда друзья, одновременно продвигаясь на поприще науки, ссорились с жёнами, разводились и мелочно делили нажитое, Рома мутил свой строительный бизнес. Никто не верил в него, а он смог. Пробивным оказался. Он тогда уже был женат. И друзья стали им восхищаться, ставить в пример знакомым. И самое главное и ценное в дружбе — никакой зависти. Рома это всё заслужил. Построил достойную жизнь своими руками, разбогател, поднялся и не оскотинился — остался таким же простым, открытым и честным. Ни комплексов у него, ни обид, хотя обижали его по жизни не мало, в том числе и родители. Видимо, у Ромы психика крепкая, как скорлупа макадамского ореха — такую мелочью не расколешь.

А жена у него тоже без комплексов. Не провозглашая себя богиней, она любила жизнь, людей и лёгкое кокетство. Умела наслаждаться тем, что есть. Не красавица — но и что теперь? Удавиться? Жизнь одна! И Алёна шла по ней весёлой походкой: улыбнётся то одному, то другому… Кому от этого плохо? Однажды две женщины-сотрудницы подошли к ней и сказали: «Слушай, Алён, ты смешная, ей-Богу. Не обижайся, но кто-то должен сказать тебе правду. Фигура у тебя так себе, лишний вес, почти всегда ненакрашенная, неухоженная! И как ты только смеешь строить глазки мужчинам!»

Алёна ответила: «Да, девочки… Знаете, мне даже не жаль вас. Это какая помойка должна быть в голове, чтобы так считать? То есть если вы не простоите два часа перед зеркалом, мазюкая себя тоналкой, то всё — уродины? Наверное, и мусор при параде выносите? А мне и так хорошо! Меня мужчины любят за другое! Особенно муж.»

Никогда у Алёны не возникало мысли уйти от мужа. И на коленях Рома перед ней никогда не стоял, не умолял «Ну пожаааалууйстаа!». Это правда, что когда они познакомились, то зрение у Алёны было минус восемь, но харизма у её мужа такая, что ей самой впору иногда отбивать поклонниц.

Весело они живут, короче. В любви.

Вот мужики нынче пошли! Связала найденым бантом покосившийся штакетник на заборе. Как вдруг

Баба Валя всегда вставала рано. Даже зимой, когда солнце едва начинало пробиваться сквозь серые облака. В это морозное утро, накинув на плечи свою старую пуховую шаль, она вышла на крыльцо. Деревянные ступеньки, подёрнутые тонким слоем снега, противно поскрипывали под ногами.

— Ух, и холодрыга! — сказала Валя сама себе, оглядывая двор. — Всё бы ничего, если б только забор, зараза, не валился.

Штакетник возле калитки выглядел жалко: перекошенные доски, скрипящие от каждого порыва ветра, будто плакали от усталости. А калитка висела на одной петле, готовая в любой момент плюхнуться в снег. Валя подошла поближе, всмотрелась на это «чудо инженерии» и только покачала головой.

— Ну и красота, ну вот как так? Покойный дед же ставил его лет десять назад, гвозди вбивал так, что молоток сломал, — пробормотала она, поддевая носком валенка кусок отвалившейся доски. — А теперь? Развалился бедолага, как карточный домик.

Она стояла перед ним, не зная, что сделать. В дом идти не хотелось — там было тихо и скучно. Вера, её дочь, давно переехала в город. А внучка Светка наведывалась только летом, да и то больше в телефоне сидела, чем по двору бегала. «Молодёжь», — думала Валя.

Вдруг её взгляд упал на красный бант, который валялся в снегу в кустах шиповника. Это был тот самый бант, который Светка вечно теряла. Ещё летом он слетел у неё с косы, и никто не удосужился поднять его. Валя тогда обратила внимание, как тот упал в траву, но никто не удосужился поднять. Он так и остался лежать до осени, потом снег его занёс. Валя подошла, подняла его с земли, отряхнула от снега и задумалась.

Она присела на старую деревянную лавочку у забора, держа бант в руках. Вспомнилось, как Светка бегала по двору, крича: «Бабушка, лови!» А потом, смеясь, пыталась заплести в свои длинные косы красный бант, которых не хотел завязываться на узел. «Не удержится, Светка!» — ворчала тогда Валя, но внучка всё равно не слушала.

И тут бабу Валю осенило:

— Ну, другого всё равно ничего нет… Попробуем.

Она встала перед забором и, склонив голову набок, обдумывала, как лучше закрепить перекосившиеся доски. Красный бант стал ей импровизированной верёвкой. Она обмотала им доски, стянула как могла. Получилось не идеально, но на первый взгляд крепко.

В этот момент мимо проходил Пашка — сосед, мужик вечно занятой, но добродушный. Он нёс в руке молоко в пластиковой бутылке, одетый был легко, будто мороз его не касался.

— Здрасьте, Валентина Петровна, — буркнул он, останавливаясь на секунду.

— Здрасьте, Пашка, — в тон ему ответила Валя, поглядывая на него.

— Чего это вы тут, а? Забор красным бантом украшаете?

— Ага, щас, — Валя выпрямилась, гордо глядя на свой шедевр. —Сам же видишь, развалился, как старый пень. А что делать, если больше некому?

Пашка усмехнулся, но промолчал. Он постоял ещё немного, рассматривая её работу, потом кивнул и пошёл дальше.

— Вот ведь, пройдёт мимо и ничего не сделает, — сказала Валя себе под нос. — Мужики нынче пошли! Только на словах помощники.

Но в душе она и не ожидала, что Пашка остановится. Ну, кивнул — и ладно. Он всегда был таким: вроде хороший, но своих забот выше крыши.

Вернувшись в дом, Валя села за стол, посмотрела в окно. Красный бант на заборе ярко выделялся на фоне снега.

— Ну, может, продержится до весны, — сказала она себе и пошла готовить чай.

На следующий день она не заметила, как проспала чуть дольше обычного. Солнце уже пробивалось сквозь плотные занавески, и за окном слышались странные звуки. Валя прислушалась: стук, скрип. Ещё один удар, ещё один.

— Что за шум? — пробормотала она, натягивая шаль.

Она вышла на крыльцо и застыла. У её покосившегося забора возился Пашка. Мужик в тёплой куртке и шапке с помпоном работал вовсю: вытаскивал старые гвозди, примерял новые доски, что-то замерял рулеткой.

— Пашка! — позвала Валя. — Ты это чего тут удумал?

Он выпрямился, потирая затёкшую спину, и посмотрел на неё.

— Здрасьте, Валентина Петровна. А вы чего, ещё спите? — с улыбкой сказал он.

— Не сплю я! — махнула она рукой. — Ты мне лучше скажи, что это ты тут удумал?

— Забор вам чиню, — ответил он, констатировав факт.

— А чего не предупредил? Я б хоть чаю тебе поставила, — сказала Валя, зябко кутаясь в шаль.

— А зачем? Тут делов-то — на пару часов. Я ж вчера видел ваш красный бант на заборе. Подумал: «Ну не дело это. Петровна забор украшает бантиками, а я, мужик, мимо хожу».

Валя засмеялась, но старалась скрыть смущение.

— А бантик-то, между прочим, дело полезное! Держал как мог, — ответила она, скрестив руки на груди.

— Держал, ага. Только я смотрю, чуть ветер сильнее подует, и ваш забор рухнет на соседский огород, — с улыбкой ответил Пашка.

— Ну, спасибо, конечно, — буркнула Валя. — Но я ведь тебя не просила.

— Не просили, но я всё равно сделаю, — сказал он твёрдо.

Она только вздохнула.

— Ладно, раз уж начал, тогда не бросай. А я пока чаю тебе сварганю. — Валя развернулась и пошла в дом.

Через десять минут она уже возвращалась с двумя кружками горячего чая.

— На, держи, — сказала она, протягивая кружку Пашке.

— Спасибо, Валентина Петровна, вы прям как моя мама.

— А как иначе? — усмехнулась она.

Они грелись чаем, стоя на морозе.

— Ты, Пашка, молодец, конечно, — сказала Валя, глядя на него. — Только вот почему ты раньше забор мой не заметил?

— Так некогда было, Валентина Петровна. То работа, то дом, то корову к ветеринару возил. А тут думаю: забор же ваш мне весь вид портит, — пошутил он.

— Вид ему портит! — Валя засмеялась. — Ну, если бы не бант, он бы уже соседям полгорода «портил».

— Вот видите, значит, вовремя пришёл, — с серьёзным видом заключил Пашка и допил чай.

Валя наблюдала, как он продолжает работать. С каждым ударом молотка, с каждой новой доской забор становился крепче и выглядел совсем иначе.

— Слушай, а ты рукастый, — похвалила она. — Прямо как в молодости мой старый Василий, когда этот забор ставил.

— А я что? Мужики наши нынче всё забыли, а я помню, как надо, — ответил он, забивая последний гвоздь.

— Вот и молодец. Василий бы тобой гордился, — сказала она тихо.

Когда Пашка закончил работу, уже начинало темнеть. Баба Валя, облокотившись на косяк двери, наблюдала за ним с крыльца. Он выпрямил спину, оглядел забор, который теперь выглядел как новый, и удовлетворённо кивнул.

— Ну что, Валентина Петровна, принимаете работу? — спросил Пашка, складывая инструменты в старую сумку.

— Принимаю, Пашка, — ответила она с улыбкой. — Спасибо тебе. Честное слово, не ожидала.

— Ну вот, Валентина Петровна, теперь ваш забор — как из магазина.

— Из какого ещё магазина? — усмехнулась Валя. — Такого бы и в городе не сделали. Спасибо тебе, Пашка. Не знаю как тебя отблагодарить.

— Да ладно, что там, — отмахнулся он. — Вы ж меня ещё и чаем напоили.

— Ну, чаем твою помощь не окупишь, — прищурилась она. — А теперь иди в дом. Замёрзнешь весь. Пирогом угощу.

— Да не замёрзну я, Валентина Петровна, — засмеялся он. — Я ж мужик, не сахарный.

— Мужик он, — поддела Валя. — Как бы не растаял!

Пашка усмехнулся, но всё же зашёл в дом. Едва он переступил порог, как тёплый воздух и запах свежеиспеченного пирога с яблоками накрыли его с головой. Валя указала на стол.

— Садись, сейчас чай подам.

— Вот вы заботливая, — сказал Пашка, снимая шапку. — А у других бы и спасибо не дождался.

— Другие — это другие, а у меня тут по-другому, — отрезала Валя. — В деревне так: кто помог, того и покормили.

— Вот, держи. Это тебе, заслужил, — сказала она, протягивая тарелку.

— Валентина Петровна, я же не ради пирога старался, — сказал Пашка, но пирог всё равно взял.

— Конечно, не ради. Но раз уж ты здесь — грех не угостить, — она хитро прищурилась.

Они сидели за столом ещё долго, болтая о жизни. Валя рассказала ему, как раньше её муж Василий строил тот самый забор, как они сажали цветы вдоль калитки. Пашка слушал внимательно, иногда вставляя короткие вопросы.

— А как вы с ним познакомились? — спросил он в какой-то момент.

— На танцах, — Валя улыбнулась, вспоминая. — Он тогда пришёл с другом, такой скромный. А я, знаешь, была бойкой девчонкой. Сама подошла, сама заговорила.

— Ну вы даёте! — восхитился Пашка. — А потом как?

— А потом всё. Влюбился он, а я и рада. С тех пор и жили душа в душу, — она улыбнулась. — Василия уж давно нет, а память о нём — в каждом уголке.

Пашка кивнул, глядя на старую деревянную мебель и фотографии на стенах. Этот дом был наполнен теплотой и воспоминаниями.

— Спасибо вам, Валентина Петровна.

— Ты вот только не забывай, что не забор главное, а то, что ты сделал это от души, — сказала она.

Когда он уходил, Валя проводила его до калитки, а потом долго стояла, смотря, как он уходит по тропинке, унося с собой тарелку с остатками пирога.

Ветер больше не качал штакетник, доски были ровные, крепкие. Она провела рукой по дереву и улыбнулась.

— Вот ведь, мужик! — сказала она себе, идя в дом. — Хороший ты, Пашка. Хоть и ворчун

Баба Валя поняла, что бескорыстная помощь приходит неожиданно, но в нужный момент.