Три одиночества

«Хватают, хватают, все не нахватаются никак! — думала Мария Семеновна, протискиваясь к холодильнику с мясом и птицей. — А ради чего? Что празднуют? Год прошел? Тоже мне событие. На моей памяти их аж шестьдесят пять пролетело! Эка невидаль!»

Ей удалось вытащить одну из запаянных в полиэтилен куриц, скромной кучкой лежавших под веселеньким желтым ценничком «социальная цена». С добытой в бою птицей она поспешила в следующий отдел. Дай-то бог, там еще яйца остались… Те, у которых цена более-менее, а не такая, словно их снес феникс. С яйцами тоже повезло. Теперь в очередь на кассу. Отстоять положенное, проклиная нагруженные с горкой тележки покупателей, и можно домой. Устала она сегодня.

Мария Семеновна не любила Новый год. Да и за что его любить-то? Вот сегодня, например: нет, чтобы людям выходной дать. Так нет же. Работала их контора. Впрочем, как работала… Название одно. Собрались работнички, пару часов делали вид, что трудятся, а потом — застолье! Дома бы праздновали, с родными и близкими. И Марии Семеновне убирать бы меньше пришлось. А то хлопушками насорили, серпантином стулья увешали, тару пустую оставили вместе с объедками на картонных тарелочках и только тогда разбрелись.

Ну да ладно, слава богу, все позади. Вот сейчас придет она домой, добычу свою приготовит, телевизор, может, посмотрит и спать! «Это даже хорошо, что сын ко мне на праздник не приезжает. Хлопот меньше, — думала Мария Семеновна. — Да и не наездишься в наши дни. Далеко, дорого». Она все понимала, но было чуточку обидно… А от обиды до злости один шаг. Вот и смотрела Мария Семеновна на довольных покупателей из-под вязаной серой шапочки глазами-буравчиками, потому и осуждала эту ненужную суету, в которой ей не было места.

Во дворе своего дома она присела на скамеечку, поставила шуршащий пакетик рядом. Хотелось посидеть, подышать морозным воздухом, отдохнуть и ни о чем не думать. Спешили мимо жильцы, торопились успеть к празднику. Мария Семеновна наблюдала за ними и немножко завидовала. Вспоминала, что когда-то тоже была частью этого. Сын, Вовка, тогда был маленький…

— Ты мне не указывай, когда начинать! Я рабочий человек! Когда хочу, тогда и пью! Заслужил! — из приоткрытой форточки второго этажа высунулась лохматая голова с сигаретой.

«Опять Сашка с Валькой скандалят, — поняла Мария Семеновна. — Вот кому праздники противопоказаны. Они и без повода умудряются накачаться. А тут сам бог велел. Непутевые. Хоть бы сынишку пожалели. Новый год — детский праздник, как-никак. Чего-то я давно их Сережку не видела».

***

Восьмилетний Сережка тем временем сидел один в комнате и пытался смотреть телевизор. Нового года он боялся. Да, елочки, мандарины, огоньки — это все красиво и даже для кого-то радостно. Только не для него. Опять отец набрался до боя курантов. На кухне разгорался скандал.

— Саша, ну давай хоть один праздник по-человечески отметим! С сыном за столом посидим. Он же потом к бабушке до конца каникул уезжает. Ты же уже в зюзю! Хватит, говорю! — это мама, пока еще относительно трезвая, отчитывала отца.

— Отстань, Валька! Не порти мне праздник! Сама что ли, не прикладывалась, пока готовила? Ишь, трезвенницу из себя изображает! — а это отец, уже изрядно «напраздновавшийся», а потому злой, страшный.

Они у Сережки, конечно, оба любили заложить за воротник. Только мама меньше. Да и не бузила после этого особо. Тихонько сворачивалась клубочком на диване и спала. А вот отца тянуло на подвиги. И не дай бог кто-то подвернется ему под руку. Сережка в прошлом году подвернулся, такую оплеуху схлопотал… В ухе долго звенело.

Сейчас главное — пережить эту ночь. Потом к бабуле в деревню. Эх, остаться бы там насовсем. Отец, наверное, скоро устанет. Побуянит немного и захрапит в своем любимом продавленном кресле перед телевизором.

Сережка встал, тихонько прокрался в прихожую, натянул куртку, ботинки. Нащупал в кармане хлопушку. Единственный подарок, который он получил на Новый год. В другом кармане давно был приготовлен пакетик с нарезанной на розовые кружочки сосиской. Для Серого.

***

Серый был Сережиным другом. Они подружились этой осенью. Сережка тогда брел из школы, гадая, что его ждет дома сегодня, и увидел, как старушка с восьмого этажа кормит у подвального продуха кошку. Та ластилась к ее ногам, мурчала, подставляла под сухонькую ладонь рыжую, словно осенний лист, голову. И вдруг из кустов вышел кот. Большой, серый, тощий, с рваным ухом.

— Брысь! — велела старушка и замахнулась сумкой. — Не про твою честь угощение, бандюга!

Кот выгнул серую спину, ощерился, зашипел. Но воевать не стал, скрылся в кустах. Сережке тогда стало его очень жалко. За что его так? Ну не красавец… И пусть. Он ведь тоже одинокий и голодный.

В кармане ничего съестного не обнаружилось. Сереже пришлось сбегать домой. Там он стянул со стола обветрившийся кусок колбасы, оставшийся после вечерней пирушки родителей, и поспешил к кустам, в которых исчез серый кот.

— Кис-кис-кис, Серенький. — позвал он, присев на корточки. — Ну иди сюда. Я поесть принес.

И кот ему поверил. Из зарослей показался розовый нос, голова с рваным ухом, а потом и весь Серый. Сергей протянул ему нехитрое угощение, и тот взял. С достоинством и благодарностью. Заворчал, поглощая колбасу, потом потерся о Сережкины ноги, выгнул спину, муркнул.

Тот погладил кота.

— Ты будь завтра здесь. Я тебе обязательно что-нибудь вынесу, а сейчас мне пора…

Кот его понял. И теперь встречал Сережку во дворе регулярно. Мурчал, благодарил, сидел с ним на скамейке, слушая рассказы о непростом житье-бытье маленького друга. И пусть другие жильцы Серого не любили. Ему на это было глубоко наплевать. Пусть целуются со своими белыми Мурками и рыжими Муськами. У Серого есть Серега. Есть еда, пусть и немного. А еще есть подвал, где можно спрятаться холодными вечерами.

Так было до сегодняшнего утра. Сегодня Серый проснулся от шума. Мрачный мужик заколачивал подвальные продухи. Серый выбрался на улицу, мяукнул, предупреждая остальных подвальных обитателей. Но, похоже, он был последним, кого разбудил шумный мужик.

Он присел, наблюдая за его работой. «Ничего, пусть, — успокаивал себя Серый. — Паштет из соседнего двора говорил, что двуногие не все заколотят. Хоть один продух должен остаться открытым». Но то ли сегодня работник был шибко старательный, а может, просто котов не любил: продухи он заколотил все!

Серый бы заплакал, если бы умел: «Выжили! Из родного дома выжили. Придется искать другой подвал. А там конкуренция, своих котов полно. И самое главное — там не будет Сережки! Надо его сегодня дождаться! Он выйдет, обязательно выйдет ко мне. Он ведь ни дня не пропустил с момента знакомства».

И Серый терпеливо ждал, сначала на люке теплотрассы, пока его чуть не раздавила машина. Потом перебрался под скамеечку.

Он не ушел даже тогда, когда ранние сумерки накрыли двор. Не ушел, когда перед его носом остановились ноги в войлочных сапогах и кто-то опустился на скамейку. Он знал: Серега придет!

***

Сережа выскочил из парадной в морозные сумерки. Было грустно и тошно. Как же хотелось праздника, такого, как у всех! Он нащупал в кармане цилиндрик хлопушки и решил хоть чуть-чуть поднять себе настроение: бабахнуть на детской площадке. Чтобы весь двор услышал, а разноцветные кружочки усыпали белый снег, делая его веселее. А потом к Серому. Заждался его бедный, наверное…

Серега встал перед горкой и дернул за веревочку. Бабахнуло и вправду громко.

Мария Семеновна, закопавшаяся в воспоминаниях, аж подскочила на своей скамеечке, притулившейся в тени, справа от горки. «Да что же это! Посидеть спокойно не дадут. Хулиганье малолетнее!» — пронеслось у нее в голове. Она подхватила пакет и грозно встала во весь свой невеликий рост.

— Ах ты, паршивец эдакий! Другого места не нашел, что ли, бабахать?! А если бы меня кондратий хватил?! Надеру сейчас уши — будет тебе подарок к празднику! — Мария Семеновна резво засеменила к фигуре мальчика.

Опешивший Серега стоял около сугроба, освещенный фонарем со спины, и ждал неминуемой кары. Но тут случилось непредвиденное…

Серый тоже подскочил от грохота, метнулся было в кусты, потом учуял Серегу и бросился к другу. Его траектория пересекла путь Марии Семеновны. Та споткнулась, охнула, выпустила пакет из рук и упала в сугроб. «Социальная» курица заскользила по утоптанному снегу детской площадки.

— Тетя Маша? — удивился Сережа. — Давайте я вам помогу.

Он протянул руку в серой вязаной варежке и помог подняться соседке.

— Сережка? Ох, спасибо. Что же ты хулиганишь-то? Чуть до инфаркта меня не довел? Домой чего не идешь? Один болтаешься… — допытывалась Мария Ивановна и вдруг прервалась на полуслове: — Стой! Куда потащил?! Да я тебя сейчас!

Сережа проследил за ее взглядом и увидел, как курица, скользя целлофаном по снегу, уезжает в сторону кустов. Не сама уезжает, а при помощи Серого. Он вцепился в рукав соседки:

— Теть Маша, не надо! Дайте я сам! Это Серый, он подвальный, но хороший…

Сережка настиг Серого, отобрал тяжелую ношу.

— Отдай, Серенький. Я тебе поесть принес. Сейчас… — Сережка зашарил по карманам.

Мария Семеновна смотрела на тощего серого кота, на соседского мальчика, который сам себе пытался создать праздник. Что-то заскреблось в душе, стало муторно и печально. От собственного одиночества, от неприкаянности Сережки, от ненужности бездомного кота. Да что же это такое? Злые проделки судьбы? Не должно быть так. Да кто такая эта судьба, чтобы троим испортить Новый год? Да пошла она лесом.

— Серега, бери своего нахального друга! Приглашаю вас в гости! — сказала Мария Семеновна. — Тебя искать-то не будут?

Сергей предсказуемо помотал головой.

«Ладно, потом загляну к его родителям. Скажу, что парень у меня!» — решила Мария Семеновна.

Сережа подхватил Серого на руки, и они пошли к дому.

— Какой-то деятель все продухи заколотил. — заметила Мария Семеновна у парадной. — Видать, лишился твой друг крова. Да не кисни, придумаем что-нибудь. В Новый год положено верить в лучшее.

***

Они сидели за столом, украшенным еловой лапкой, торчавшей в банке из-под кабачковой икры. Два шарика, синий и белый, коротенький хвостик зеленой мишуры — и вот он праздник.

Исходила чесночным ароматом курица, желтела рассыпчатая картошка на цветастом блюде, тихонько бормотал телевизор… Сытый Серый дремал в уголке дивана. У Сережки слипались глаза, но он отказывался идти спать. Хотел дождаться боя курантов и загадать свое желание.

— Сережка, да не мучайся ты. Твоих я предупредила. Иди укладывайся.

— Нет, тетя Маша. Сегодня я потерплю. Вдруг желание и правда сбудется, если я его вовремя загадаю!

— А что за желание-то?

Серега нахмурился: нельзя же вроде говорить… Но уж очень ему хотелось поделиться.

— Хочу, чтобы меня у бабушки оставили. Я завтра к ней поеду. Мамка обещала на поезд вечером посадить, у нее там знакомая работает. Я в прошлом году другое загадал… Чтобы они пить бросили. Не получилось. Наверное, такое сильное чудо никому не под силу.

Мария Семеновна вдруг заинтересовалась картофелиной на тарелке. Поковыряла ее вилкой, скомкала салфетку. Потом взглянула на Сережу почему-то влажными глазами и пообещала:

— Сбудется все, Сережка, обязательно сбудется.

А сама подумала: «Завтра позвоню сыну, если сам не соизволит. Пусть отдалились мы друг от друга, не повод это отказываться от родной души».

— Тетя Маша, а я еще хочу за Серого желание загадать, — сказал Сережка. — Пусть для него дом найдется в Новом году.

Мария Семеновна улыбнулась.

— Считай, что это желание уже сбылось. Пусть остается твой Серый. Мы с ним найдем общий язык.

Они дождались двенадцати часов. Загадали все свои желания и отправились спать. Три одиночества, совершенно случайно сведенные этой ночью вместе…

***

Вскоре Сережка и правда переехал жить к бабушке. Еще нестарой, вполне бодрой женщине, тоже потерявшей надежду на то, что ее Валька с мужем смогут измениться. Наверное, желание сбылось еще и потому, что Мария Семеновна тоже загадала для мальчишки счастливую жизнь в ту новогоднюю ночь.

Серый отъелся, заматерел, прикипел к своей хозяйке всем сердцем. Теперь скрашивает ее одинокие вечера, между редкими визитами сына.

Ну а сама Мария Семеновна стала лучше относиться к Новому году. Ведь если он приносит такие чудеса, то ради этого можно потерпеть и беспорядок на работе, и толчею в магазине. Многое можно вытерпеть ради этого…

Свекровь требует долю в квартире, которую я купила до брака

— Слушай, может маме ключи сделаем? — как бы между прочим спросил Дима за ужином. — Она же часто приходит, когда нас нет — цветы полить, за котом присмотреть…

Лида замерла с вилкой в руке. Три года она успешно избегала этого разговора.

— Зачем? У нас автополив стоит, а кот и два дня один может пожить.

— Ну мало ли что, — Дима старательно не смотрел ей в глаза. — Вдруг что случится…

— А что может случиться? — Лида отложила вилку. — Дим, давай начистоту — это мама тебя попросила?

— Да нет… — он замялся. — То есть, мы говорили об этом, но…

— Ясно, — Лида встала из-за стола. — И давно говорили?

— Да она каждый раз напоминает, когда прихожу, — неожиданно признался Дима. — Говорит, неправильно это — у родной матери ключей нет, а у какой-то «чужой девки» есть.

— Чужой девки? — Лида сжала кулаки. — Это она про Светку, что ли? Про мою подругу, которая за котом присматривает, когда мы в отпуск уезжаем?

— Ну… да.

— Прекрасно, — Лида начала собирать посуду. — То есть твоя мать считает нормальным обсуждать моих друзей? Меня? Мою квартиру?

— При чём тут твоя квартира? — вскинулся Дима. — Мы же семья! Какая разница, чья квартира?

Вот оно. То, чего Лида боялась все эти годы.

— Большая, Дим. Очень большая разница. Особенно для твоей мамы.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что она неспроста начала про ключи говорить. Сначала ключи, потом «мы тут рядом проходили», потом «давайте у вас вещи на время ремонта оставим»…

— Господи, Лид, какой ты параноик! — Дима раздраженно отодвинул тарелку. — Маме просто обидно! Она же любя…

— Любя? — Лида невесело рассмеялась. — А помнишь, как она «любя» пыталась отговорить тебя жениться на мне? Потому что «девка с квартирой наверняка какая-то проходимка»?

— Ну было дело, — смутился Дима. — Но она же потом извинилась…

— Извинилась? Она до сих пор при каждом удобном случае напоминает, как я тебя «окрутила»!

— Лид, ну хватит! Что ты завелась? Подумаешь — ключи!

— Не просто ключи, Дим. Твоя мать пытается застолбить здесь территорию. И ты это прекрасно понимаешь.

Она вышла из кухни, оставив мужа в растерянности смотреть в пустую тарелку.

Ночью Лида долго не могла уснуть. Вспоминала, как три года назад Галина Петровна пыталась сорвать их свадьбу — «случайно» нашла у Димы старые фотографии с бывшей, позвонила той среди ночи… Как потом делала вид, что ничего не было, «я же только лучшего хотела»…

Как пыталась убедить сына не прописываться у жены — «это же кабала, она тебя привяжет!». Как выспрашивала у общих знакомых про Лидину квартиру — правда ли сама купила? Может, любовник подарил?

А теперь вот — ключи. Зацепка. Повод начать полномасштабное вторжение.

«Не дождетесь», — подумала Лида, глядя в темноту. Три года она терпела намеки и подколки. Три года делала вид, что не замечает манипуляций. Но теперь — хватит.

Пусть будет скандал. Пусть будут слезы и обвинения. Но свою территорию она не отдаст.

В субботу Галина Петровна заявилась без предупреждения. С пирогами и новым хрустальным сервизом — «вам на новоселье».

— Какое новоселье? — не поняла Лида. — Мы три года здесь живём.

— Ну так раньше ты одна жила, — свекровь многозначительно улыбнулась. — А теперь вы семья! Надо это отметить!

Лида переглянулась с мужем. Дима сделал вид, что очень занят распаковкой сервиза.

— И вообще, — продолжала Галина Петровна, расставляя чашки. — Я тут подумала… может, ремонт сделаем? За три года обои уже поистерлись…

— Мам, — не выдержал Дима. — Мы же год назад ремонт делали.

— Ой, разве? — деланно удивилась свекровь. — А я и не заметила… Меня ж не позвали, не посоветовались…

— Потому что это наша квартира, — тихо, но твердо сказала Лида.

— Что значит «наша»? — Галина Петровна прищурилась. — Твоя, ты хотела сказать? А сын мой тут кто? Квартирант?

— Мама! — Дима вскочил. — Прекрати!

— А что «прекрати»? — свекровь ехидно улыбнулась. — Я правду говорю! Сын в чужой квартире живет, прописан без доли…

— Без какой еще доли? — Лида смотрела на свекровь не моргая.

— Обычной! Законной! — Галина Петровна выпрямилась. — Вы муж и жена! Значит, всё должно быть поровну!

— Мам, ты что несешь? — Дима побледнел. — Какое поровну? Лида до нашей встречи квартиру купила!

— А теперь вы семья! — отрезала мать. — И вообще… — она достала из сумки бумаги. — Вот, я тут проконсультировалась у юриста…

— У какого еще юриста? — Дима схватился за голову.

— У хорошего! Он сказал — раз вы в браке, всё должно делиться!

— Ни х… хороший юрист бы такого не сказал, — вдруг жестко произнесла Лида. — Потому что любой юрист знает — добрачное имущество разделу не подлежит.

— Это по закону! — Галина Петровна повысила голос. — А по совести? По-человечески?

— По-человечески? — Лида медленно поднялась. — Давайте поговорим по-человечески. О том, как вы пытались сорвать нашу свадьбу. Как распускали слухи, что я проходимка. Как настраивали Диму против меня…

— А я боялась! — взвизгнула свекровь. — Я же мать!

— Вот именно — мать. Не жена, не хозяйка. Мать, которая не может отпустить сына.

— Да как ты смеешь! — Галина Петровна побагровела. — Димочка! Ты слышишь, как она со мной разговаривает?

— Слышу, мам, — глухо отозвался Дима. — И с ней согласен.

В комнате повисла тишина, что казалось было слышно, как кто-то в соседнем подъезде тяжело дышал.

— Что? — свекровь осеклась на полуслове. — Что ты сказал?

— То, что должен был сказать давно, — Дима встал рядом с женой. — Хватит, мам. Хватит лезть в нашу жизнь. В наш брак. В нашу квартиру.

— Вашу? — Галина Петровна истерически рассмеялась. — Не нашу, а её! Она тебя окрутила, охомутала, а ты и рад стараться!

— Знаешь что, мам? — Дима устало потер глаза. — Уходи. Просто уходи.

— Что?! Ты выгоняешь родную мать?

— Нет. Я прошу тебя уйти и подумать над своим поведением. И над тем, почему твой сын выбрал жену, а не маму.

— Дима, ты понимаешь, что она тебя против матери настроила? — Галина Петровна вцепилась в рукав сына. — Она же специально это делает! Чтобы нас поссорить!

— Мам, ты сама всё делаешь, — Дима стряхнул её руку. — Своими руками рушишь отношения.

— Я?! — она схватилась за сердце. — Господи, что я вырастила… Родную мать выгоняет!

— Прекрати давить на жалость, — процедила Лида. — Ваше «больное сердце» прекрасно выдерживает многочасовые скандалы.

— Вот! — Галина Петровна ткнула пальцем в невестку. — Вот её истинное лицо! Хамит свекрови, издевается…

— Мама, — Дима повысил голос. — Последний раз прошу — уходи по-хорошему.

— Ах так? — свекровь сузила глаза. — Ну хорошо. Я уйду. Но запомни мои слова — она тебя использует! А как только выпишет из квартиры — выкинет, как старую тряпку!

— Мам…

— Да-да! Вот увидишь! А потом приведёт другого! В твою кровать!

— ВОН! — заорал Дима. — Пошла вон отсюда!

Входная дверь грохнула так, что с полки упала фотография в рамке.

— Извини, — Дима обессиленно опустился на диван. — Я не думал, что она…

— Всё нормально, — Лида села рядом. — Мы оба знали, что рано или поздно это случится.

Через полчаса телефон взорвался трелью — звонила Димина сестра Марина.

— Что вы с мамой сделали?! — заорала она, не здороваясь. — Она в больнице! С сердечным приступом!

Дима включил громкую связь:

— В какой больнице?

— В пятидесятой! И ей очень плохо! Если что случится — вы виноваты!

— Подожди, — перебила Лида. — А кто тебе сказал, что она в больнице?

— Она сама позвонила! Рыдает, задыхается…

— И при этом нашла силы обзвонить всю родню? — хмыкнула Лида. — Странный приступ.

— Да как ты… — начала Марина, но Дима перебил:

— Всё, сестрёнка. Хватит истерик. Я сейчас позвоню в приёмный покой.

Через пять минут выяснилось, что никакой Галины Петровны в больнице нет.

— Она всех обманула, представляешь? — Дима нервно ходил по комнате. — Собственных детей!

— Представляю, — кивнула Лида. — И это только начало.

Она оказалась права. Через час начали звонить многочисленные тётки, дядья, кузины…

— Как вам не стыдно! Родную мать из дома выгнали! — Старую женщину довели! — Димка, ты совсем совесть потерял? Мать родила, вырастила…

К вечеру у Лиды разболелась голова.

— Выключи телефон, — попросила она мужа. — Хватит на сегодня.

Но не успела — пришло сообщение от свекрови: «Надеюсь, ты довольна? Сына против матери настроила? Ну ничего, я найду управу! Я уже к юристам обратилась — будем твою квартирку делить!»

— Ничего она не сделает, — устало сказала Лида. — Закон на нашей стороне.

— Дело не в законе, — Дима скрутил в руках телефон. — Она не успокоится. Будет изводить, давить, манипулировать…

— И что ты предлагаешь?

Он молчал, глядя в окно.

— Дим? — Лида почувствовала, как внутри всё холодеет. — Только не говори, что…

— А может, правда долю выделить? — он не смотрел на жену. — Чтобы закончить весь этот ад?

— Повтори, что ты сказал? — Лида почувствовала, как немеют губы.

— Ну а что такого? — Дима наконец повернулся к ней. — Подумаешь, доля! Зато будет спокойствие…

— Спокойствие? — она рассмеялась каким-то чужим, лающим смехом. — Ты правда думаешь, что твоя мать успокоится?

— Лид…

— Нет, ты послушай! — Лида вскочила. — Это моя квартира! Моя! Я три года горбатилась на двух работах! Я выплачивала кредит! Я!

— Я знаю…

— Да ничего ты не знаешь! — она уже кричала. — Ты появился, когда всё было готово! Когда я расплатилась с долгами! Когда сделала ремонт!

— Вот именно! — вдруг вспылил Дима. — Я для тебя кто? Пришелец? Чужой?

— А ты себя как ведёшь? — Лида подошла вплотную. — Как муж или как мамочкин сынок?

— Не смей! — он побагровел. — Не смей трогать мою мать!

— А она пусть трогает? Пусть лезет в нашу жизнь? Пусть требует мою квартиру?

— Да при чём тут квартира?! — заорал Дима. — Ты же за неё трясёшься, как Кощей над златом! Своя, своя, своя…

— А должна чья? Твоей мамаши?

— Знаешь что? — он схватил куртку. — Я к Вовке поеду. Проветрюсь.

— К Вовке? — Лида прищурилась. — Или к мамочке любимой? Пожаловаться, какая жена плохая — квартиру пожалела?

Дима молча хлопнул дверью.

Лида опустилась на диван. Руки тряслись. В голове билась одна мысль: «Вот и всё. Добилась своего, мамаша. Вбила клин».

Через час телефон пиликнул — сообщение от свекрови: «Что, голубка, довыпендривалась? Сынок-то к мамочке прибежал, прощения просит! А ты сиди в своей квартире, одна!»

Следом прилетело ещё: «А может, и не одна? Может, потому и трясёшься за квартиру, что любовника прячешь?»

Лида швырнула телефон об стену. Трубка разлетелась на куски.

В дверь позвонили. На пороге стояла Марина — встрёпанная, злая.

— Явилась? — Лида скрестила руки на груди. — Тоже мозг выносить будешь?

— Да погоди ты! — неожиданно выпалила золовка. — И брат мой не лучше! А мать… — она осеклась.

— Что — мать?

— А вот что! — Марина достала телефон, включила запись.

Голос Галины Петровны звучал торжествующе: «Всё идёт по плану! Димку я уже обработала — ноет, переживает… Квартирку отожмём, будет знать, как на чужое зариться! А потом женим его на Верочке — помнишь, я говорила? У неё отец в администрации работает, квартиру новую обещал…»

Запись оборвалась.

— Это она тёте Вале звонила, — пояснила Марина. — А я случайно услышала.

Лида медленно опустилась на банкетку:

— Так вот оно что… Квартира — это только начало…

— Ага, — Марина присела рядом. — Она давно этот план вынашивает. Как только узнала, что у тебя своя квартира — всё, переклинило. «Нечестно! Неправильно! Надо делить!»

— А Димка? — тихо спросила Лида. — Он сейчас у неё?

— У неё, — вздохнула Марина. – Сидит с бутылем в обнимку. А мамаша масло в огонь подливает — «бедный ты мой, несчастный, жена-злодейка обижает…»

— Слушай, а давай ему эту запись скинем? — предложила Марина. — Пусть послушает, какие планы у мамочки…

— Нет, — Лида покачала головой. — Не поверит. Скажет — подделка, монтаж… Он сейчас ничему не поверит, кроме маминых слов.

— И что делать?

— А ничего, — Лида встала. — Пусть всё идет своим чередом. Сам должен понять.

Дима вернулся под утро — помятый, пьяный, злой.

— Ну что, довольна? — с порога начал он. — Мать в больницу увезли! По-настоящему!

— Да? — Лида даже не обернулась от плиты, где жарила яичницу. — И какой диагноз?

— Сердечный приступ! Давление под двести!

— Понятно, — она выключила газ. — А скорую кто вызвал?

— Какая разница?! — заорал Дима. — Человеку плохо!

— Человеку не плохо, — Лида наконец повернулась к мужу. — Человек разыгрывает спектакль. И ты в нём — главная марионетка.

— Что ты несёшь?!

— А вот что, — она включила ноутбук, на который Марина накануне перекинула аудио. — Послушай запись. Только до конца.

— Никаких записей! — Дима замахал руками. — Ты ещё и следить за матерью начала?

— Это не я записывала. Марина.

— Что? — он осёкся. — При чём тут Маринка?

— А при том, что твоя сестра оказалась умнее брата. Услышала, как мать планы строит — и тебя женить заново, и квартиру отобрать…

— Врёшь! — но в голосе уже звучало сомнение.

— Ладно, — Лида устало махнула рукой. — Не хочешь — не слушай. Иди проспись. А когда протрезвеешь — подумай: почему твоя мать за три года ни разу не спросила, как мы живём? Чем я занимаюсь? Что люблю? Зато про квартиру расспрашивала всех подряд — как купила, на какие деньги…

— Лида…

— И ещё подумай вот о чём, — она посмотрела мужу в глаза. — Я тебя люблю. Правда люблю. Но если ты сейчас выберешь мать — я подам на развод. Потому что не хочу жить с маменькиным сынком.

Она вышла из кухни, оставив Диму переваривать услышанное.

Внезапно зазвонил домашний. Лида молча нажала «ответить».

— Ну что, довольна? — голос Галины Петровны звучал хрипло. — Я в реанимации! Врачи говорят — инфаркт!

— Да? — спокойно спросила Лида. — А почему из реанимации звоните? Там же телефоны запрещены.

На том конце повисла тишина.

— И кстати, — продолжила Лида. — Передайте привет Верочке. Да-да, той самой, на которой вы Диму женить собрались. После того, как квартиру отожмёте.

— Что? — свекровь начала заикаться. — Откуда ты…

— Будете в следующий раз по телефону секреты обсуждать — убедитесь, что рядом нет свидетелей. Особенно таких внимательных, как ваша дочь.

— Маринка! — взвизгнула Галина Петровна. — Вот же…! Вся в отца…

— Нет, — отрезала Лида. — Она просто честный человек. В отличие от вас.

На кухне что-то грохнуло. Лида выглянула — Дима сидел на полу среди осколков чашки и слушал запись на ноутбуке на повторе.

«Всё идёт по плану! Димку я уже обработала…»

— Выключи, — тихо сказал он. — Я всё понял.

— И что ты понял? — Лида прислонилась к дверному косяку.

— Что я просто…, — Дима поднял на неё покрасневшие глаза. – Да даже не знаю, как назвать-то себя.

— Неожиданное прозрение.

— Лид, я… — он запнулся. — Я не знаю, что сказать.

— А ты ничего не говори. Просто реши наконец — ты муж или сын.

Вечером в дверь позвонили. На пороге стояла вся родня — Галина Петровна, внезапно выписавшаяся из реанимации, тётки, дядья…

— Явились? — Лида хмыкнула. — Группа поддержки?

— Дима! — Галина Петровна бросилась к сыну. — Сынок, не слушай никого! Это всё монтаж! Клевета!

— Правда монтаж, мам? — он встал, пошатываясь. — И про Верочку тоже? И про то, как ты меня «обработала»?

— Какую ещё Верочку? — встряла тётя Валя. — Галь, ты что творишь?

— А вот что! — Марина протиснулась сквозь толпу родственников. — Мамуля решила сына заново женить! На дочке начальника! Только сначала квартиру отжать надо…

— Врёшь! — взвизгнула Галина Петровна. — Я же мать! Я добра хотела!

— Добра? — Дима шагнул к матери. — Ты хотела развалить мою семью. Отобрать у жены квартиру. Женить меня на какой-то…

— Сынок, одумайся! — мать схватила его за руку. — Мы же семья! Родная кровь!

— Нет, мам, — он стряхнул её руку. — Ты не семья. Ты — манипулятор. Всю жизнь манипулировала мной, сестрой, отцом…

— Димочка!

— Уходи, — он отвернулся. — И больше не приходи. Никогда.

— Что?! — Галина Петровна картинно схватилась за сердце. — Сын мать выгоняет?

— Хватит спектаклей, — устало сказала Лида. — Мы все поняли ваш план. Все слышали запись. Уходите.

— Никуда я не уйду! — свекровь плюхнулась на банкетку. — Это мой сын! Моя кровиночка!

— Мам, — вдруг из комнаты подала голос Марина, забежавшая поговорить с братом. — А ты помнишь, что я тоже твоя кровиночка? И что я всё слышала? Про Верочку, про квартиру, про то, как ты Димку «обрабатывала»?

— И что? — огрызнулась мать.

— А то, что я всё записала. И если ты сейчас не уйдёшь — эта запись окажется у всех родственников. У твоих подруг. В родительском чате школы, где ты работаешь…

Галина Петровна побелела:

— Ты не посмеешь!

— Посмею, — спокойно ответила Марина. — Потому что достало. Всю жизнь ты решаешь за нас — как жить, с кем жить, где жить… Хватит.

В прихожей повисла тишина. Родственники переглядывались, переваривая услышанное.

— Всё, мам, — Дима открыл дверь. — Уходи. И не звони больше.

— Значит так? — Галина Петровна медленно поднялась. — Ну хорошо. Только помни — когда она тебя выкинет, ко мне не приходи!

— Не выкинет, — он обнял жену за плечи. — Потому что она — семья. Настоящая.

Эпилог

Прошёл месяц. Галина Петровна больше не звонила — видимо, Маринкина угроза с записью подействовала. Родственники постепенно отстали, особенно когда всплыла история с Верочкой.

Дима молча переживал разрыв с матерью. По ночам курил на балконе, днём с головой уходил в работу. Лида не лезла с разговорами — знала, что должно перегореть само.

В их жизнь медленно возвращалось спокойствие. Без звонков свекрови, без внезапных визитов, без упрёков и манипуляций.

— Знаешь, — сказал как-то Дима, глядя в окно. — А ведь она никогда не изменится. Даже если помиримся — всё начнется по новой.

Лида молча обняла мужа за плечи.

— Я раньше думал — это нормально, когда мать лезет в жизнь, — продолжил он. — Любовь такая, забота… А теперь понимаю — это не любовь. Это желание контролировать.

— Тяжело?

— Тяжело, — он невесело усмехнулся. — Но правильно. Знаешь, у меня как пелена с глаз упала — вспомнил, сколько она жизней поломала. Маринкину первую любовь помнишь? Когда она парня со скандалом выгнала — «не нашего круга»… А потом с отцом развелась — потому что «не оправдал надежд»…

— И что теперь?

— А ничего, — Дима взял жену за руку. — Будем жить своей жизнью. В своей квартире. Без чужих стен и чужих правил.

Телефон тренькнул — сообщение от Марины: «Прикиньте! Мамуля на сайте знакомств зарегистрировалась! Ищет «состоятельного мужчину с квартирой»!»

Они переглянулись и рассмеялись — впервые за этот безумный месяц.

Жизнь продолжалась. Не идеальная, не «как у всех», но их собственная. В их собственных стенах.

А что до Галины Петровны… Что ж, у каждого своя дорога. И если эти дороги разошлись — значит, так правильно.

Иногда нужно отпустить родную кровь, чтобы сохранить настоящую семью.