Так, эту вазочку мы сейчас переставим сюда, — не успела Анна опомниться, как свекровь уже хозяйничала в её гостиной

Людмила Петровна решительно направилась к антикварной вазе, которую Анна с мужем привезли из свадебного путешествия из Италии. Рядом её дочь Ирина уже сдвигала фотографии и сувениры на каминной полке, освобождая место.

Анна замерла с подносом в руках. Гости, пришедшие на новоселье, неловко переглядывались. Павел, муж Анны, растерянно переводил взгляд с матери на жену, явно не зная, как реагировать.

— Людмила Петровна, может не стоит… — начала Анна, но осеклась.

— А что такого? — искренне удивилась свекровь. — У нас в семье всегда так было — старшие помогают молодым обустраиваться. Вот и ваша квартира станет уютнее.

Анна сжала кулаки, чувствуя, как внутри нарастает волна возмущения. Их новая квартира, обустроенная с такой любовью, каждая деталь интерьера, выбранная после долгих обсуждений — теперь всё это подвергалось бесцеремонной ревизии, словно так и должно быть.

Свой берег

Анна встретила Павла три года назад — случайно, в антикварной лавке «Старый город» на Садовой. Она работала искусствоведом и часто заходила в антикварную лавку на обеденном перерыве — иногда просто так, посмотреть, а иногда в надежде найти что-то интересное для выставок.

В тот день Павел также зашел в эту лавку, чтобы выбирать старинные дверные ручки XIX века. Он работал архитектором — реставратором и они были нужны для реставрации особняка на Фонтанке. Их взгляды встретились над витриной с мейсенским фарфором, когда она рассказывала владельцу магазина историю одной вазы, а Павел, заслушавшись, забыл про свои ручки.

— А вы знаете, что у этой вазы есть сестра-близнец в Дрезденском музее? — спросила тогда Анна, заметив его интерес.

Так начался их первый разговор, затянувшийся на три часа. Они говорили про старинные вещи, про то, как каждый предмет хранит историю.

Потом были долгие прогулки по городу. Павел показывал ей тихие дворы-колодцы и рассказывал про здания, мимо которых раньше она просто проходила. Анна в ответ делилась историями художников, рассказывала про свою работу. Спустя год они поженились.

***

В свадебное путешествие они поехали в Италию. Экономили на всём — жили в простеньких отелях, ели в недорогих кафе. Но когда увидели ту вазу в маленькой антикварной лавке во Флоренции…

— Это знак, — сказал тогда Павел, разглядывая изящную роспись. — Смотри, такой же рисунок, как на той вазе в магазине, где мы познакомились.

Античная ваза девятнадцатого века с ручной росписью стоила почти все их оставшихся денег. Но они не смогли устоять — она словно была создана для их будущего дома. Продавец, пожилой итальянец, долго рассказывал им историю вазы, принадлежавшей когда-то флорентийской семье художников.

— В ней хранится любовь, — сказал он тогда. — Видите эти цветы на рисунке? Их писала жена для мужа.

Они купили вазу, потратив почти все наличные. Но ни разу не пожалели — она стала символом их любви, их первой семейной реликвией.

***

Когда они вернулись из поездки, то начали подыскивать себе жильё.

— Представляешь, — говорил Павел, осматривая очередную квартиру в доме с историей, — вот тут можно бы было сделать окно во всю стену, от пола до потолка. Утром будет столько света… А вон там идеальное место для твоей коллекции фарфора.

Они просмотрели, наверное, десяток вариантов. Копили деньги полтора года, отказывая себе во всём. Павел брал дополнительные проекты по реставрации, часто работая до поздней ночи. Анна помимо основной работы в музее вела экскурсии по выходным, устраивала частные лекции об искусстве.

Каждый вечер они сидели на кухне съёмной квартиры, обсуждая планировку, считая метры, мечтая о собственном пространстве. Раскладывали распечатки объявлений, спорили о районах, рисовали эскизы будущей обстановки. И вот наконец нашли её — квартиру своей мечты в старом доме на тихой улице, с высокими потолками и большими окнами. Потратили все сбережения, влезли в ипотеку, но ни разу не пожалели.

Полгода месяца делали ремонт, превращая обветшалое пространство в уютное гнездо. Павел сам разрабатывал дизайн-проект, учитывая каждое пожелание Анны. Она выбирала цвета, текстуры, детали декора. Вместе они создавали дом, в котором соединились их представления о красоте и комфорте.

— А тут поставим книжный шкаф, — Анна водила пальцем по нарисованному плану. — И кресло обязательно, уютное такое…

— И столик для чая рядом, — подхватывал Павел. — Будем по вечерам сидеть, разговаривать.

Каждые выходные они ездили по магазинам, выбирая обои, плитку, светильники. Бывало спорили, но всегда находили компромисс.

— Смотри, какая люстра! — восхищалась Анна в маленьком магазинчике. — Прямо как в старых фильмах.

— Дороговато, — хмурился Павел, глядя на ценник.

— Зато на всю жизнь, — улыбалась она. — Представь, как красиво будет…

Подготовка к новоселью началась за месяц. Анна продумывала меню, расставляла мебель, подбирала скатерти и салфетки. Хотелось, чтобы всё было идеально. Ваза заняла почётное место на каминной полке — именно там, по мнению Анны, она смотрелась особенно красиво.

— Может, не стоит звать сразу всех? — осторожно спросил Павел накануне. — Мама любит… командовать.

— Всё будет хорошо, — уверенно ответила Анна. — Это же наш дом, наш праздник.

Она представляла, как все оценят их старания, как будут восхищаться интерьером, который они создавали с такой любовью. Как свекровь наконец увидит, что они могут принимать самостоятельные решения…

Чужие порядки
Гости начали собираться к шести. Первыми пришли дядя Костя с тётей Верой, принесли в подарок старинный подсвечник. Анна как раз заканчивала сервировать стол, когда раздался звонок в дверь — на пороге стояли Людмила Петровна с Ириной.

— Ну, показывайте свои владения, — с порога заявила свекровь, критически оглядывая прихожую. — Ирочка, посмотри, какие странные бра они повесили. В наше время такие были в коммуналках.

— Это оригинальные светильники начала века, — пояснила Анна. — Мы специально искали…

— Да-да, — перебила Ирина, — очень… винтажно. Прямо как в музее.

Людмила Петровна методично обходила комнаты, комментируя каждую деталь интерьера. Остановилась у буфета красного дерева:

— И это вы называете мебелью? Такой старомодный… У меня есть отличный современный сервант, белый, с подсветкой…

— Людмила Петровна, — Анна старалась говорить спокойно. — Мы специально подбирали антикварную мебель. Она прекрасно сочетается с…

— С пылью на полках? — хмыкнула Ирина, проводя пальцем по полированной поверхности. — Мам, помнишь наш гарнитур из «Икеи»? Вот это современно!

За столом стало ещё хуже. Свекровь придирчиво изучала сервировку:

— Это что за тарелки? Почему не те, что я вам на свадьбу дарила?

— Мы купили их во Флоренции… — начал было Павел.

— Ах, во Флоренции! — всплеснула руками Людмила Петровна. — Всё-то у вас не как у людей. Нет чтобы простой, удобный сервиз…

— Правда, мам, — поддакнула Ирина. — Я вот себе недавно в «Ленте» набор взяла, практичный…

Анна заметила, как тётя Вера многозначительно переглянулась с мужем. Дядя Костя едва заметно покачал головой.

— А обои эти… — продолжала свекровь. — Кто сейчас клеит такие тёмные? Надо было светлые, в цветочек…

— Это историческая расцветка, — тихо произнесла Анна. — Павел нашёл в архивах…

— В архивах! — перебила Ирина. — Вы что, в музее живёте?

Анна искала глазами поддержки мужа, но тот старательно накладывал салат, делая вид, что не слышит разговора.

— Паша, — не выдержала она наконец. — Может, ты скажешь что-нибудь?

Павел поднял глаза, и в них читалась растерянность человека, оказавшегося между двух огней.

— Ну… мы же всё обсуждали… — неуверенно начал он. — Выбирали вместе…

— Ах, так ты теперь на её стороне? — мгновенно отреагировала Ирина. — Мама лучше знает, как должен выглядеть настоящий дом!

В комнате повисла тяжёлая тишина. Анна чувствовала, как к горлу подступает ком. Она столько раз представляла этот вечер: тёплые разговоры, восхищение их коллекцией антиквариата, уютные беседы за чаем… А получила холодное противостоние, где каждая вещь, выбранная с такой любовью, становилась поводом для критики.

Осколки тишины
Вечер подходил к концу, когда случилось непоправимое. Людмила Петровна, раздраженная тем, что её советы игнорируют, направилась к камину. Её взгляд остановился на античной вазе — той самой, из Флоренции, что стояла чуть в стороне от центра каминной полки.

— Нет, ну это же просто смешно, — безапелляционно заявила она, протягивая руки к фарфоровому сокровищу. — Такую красивую вещь запихнули в угол. Её надо на центр… Такая вещь должна быть на самом видном месте…

Звон разбившегося фарфора прорезал воздух. Ваза выскользнула из рук свекрови и рассыпалась на десятки осколков.

Анна застыла. Её взгляд был прикован к белым фарфоровым кусочкам — всё, что осталось от их первой семейной реликвии. В голове пронеслись воспоминания: солнечная Флоренция, маленькая лавка, где они с Павлом, счастливые, выбирали эту вазу…

— Ой, — только и сказала Людмила Петровна. — Ну надо же, выскользнула… Ничего, я вам свою вазу привезу, китайскую, она…

— Уходите, — голос Анны прозвучал неожиданно спокойно и холодно.

В комнате повисла звенящая тишина. Все замерли, потрясённые не столько требованием, сколько стальными нотками в обычно мягком голосе Анны.

— Что? — свекровь картинно приложила руку к уху.

Ирина вскочила, её лицо покраснело от возмущения:

— Да как ты смеешь? Мама хотела как лучше! Подумаешь, какая-то ваза… Тоже мне, трагедия…

— Уходите из моего дома, — голос Анны дрожал, но был твёрд. — Немедленно.

— Паша! — воскликнула Людмила Петровна. — Ты слышишь, как твоя жена разговаривает с матерью?

Павел шагнул вперёд, встал рядом с женой. Его рука легла на её плечо — жест защиты и поддержки.

— Мама. Тебе действительно лучше уйти. И ты, Ира, тоже.

— Вот значит как? — голос Людмилы Петровны задрожал. — Выбираешь эту… эту… А мать родную выгоняешь?

— Нет, мама. Я защищаю свою семью. Свой дом. Свой выбор, — голос Павла звучал твёрдо. — А эта ваза… Она значила для нас больше, чем просто предмет интерьера. Это был символ начала нашей семьи.

Тётя Вера первой поднялась с места, потянула мужа за рукав:

— Пойдём, Костя. Людочка, и тебе лучше… Действительно, лучше сейчас всем успокоиться.

Остальные гости заторопились к выходу, негромко переговариваясь. Кто-то делал вид, будто ничего не случилось, кто-то украдкой смотрел на хозяев с сочувствием.

А Людмила Петровна нарочно медленно надевала пальто, всем своим видом показывая, как глубоко её задело происходящее.:

— Я всё поняла, сынок. Всё поняла. Только помни — мать у тебя одна.

— И жена тоже одна, — твёрдо ответил Павел. — И я не позволю никому её обижать.

***

Когда дверь закрылась за последним гостем, Анна опустилась на колени перед осколками вазы. Павел сел рядом, обнял её за плечи. В тишине было слышно тиканье часов и их дыхание.

— Прости, — прошептала она. — Я не хотела устраивать сцену…

— Это ты прости, — он поцеловал её в макушку. — Что так долго молчал. Но теперь всё будет иначе.

Они долго сидели молча, глядя на разбитую вазу. Но странным образом эти острые осколки словно склеили что-то между ними, сделали их союз крепче. В этот вечер они окончательно стали семьёй — не частью большого клана Людмилы Петровны, а своей собственной, маленькой, но крепкой семьёй.

Они начали собирать осколки. Впереди было много разговоров, много непростых решений. Но главное уже случилось — они выбрали друг друга. А остальное… остальное приложится.

Мозаика счастья
Прошло три месяца. За окном расцветала весна, наполняя квартиру солнечным светом. На каминной полке теперь стояла небольшая керамическая ваза ручной работы — их с Павлом новое приобретение с блошиного рынка. Простая, с легкой асимметрией и теплым терракотовым оттенком, она идеально вписывалась в интерьер.

— Смотри, она немного кривоватая, — улыбнулась тогда Анна, вертя вазу в руках. — Как будто живая.

Отношения с Людмилой Петровной постепенно восстанавливались, хотя и по новым правилам. После того вечера Павел впервые в жизни провел серьезный разговор с матерью. Без криков и обвинений — просто честно рассказал о своих чувствах, о том, как важно для него сохранить и семейные узы, и независимость их с Анной дома.

Ирина все еще дулась, но уже начала иногда звонить брату. Правда, теперь её советы стали звучать как предложения, а не как приказы. Тётя Вера оказалась неожиданной союзницей — именно она помогла Людмиле Петровне принять новые границы.

— Людочка, — говорила она своей сестре, — чем меньше давишь, тем чаще дети сами приходят за советом.

Анна и Павел со временем стали не просто супругами, а настоящей командой, которая умела держаться вместе, когда всё шло не по плану. Они поняли, что любовь — это не только про тепло и уют, но ещё и про поддержку, про «мы» даже в непростые дни.

Каждый вечер, возвращаясь с работы, они проходили мимо каминной полки. Иногда Анна останавливалась, поправляла новую вазу и улыбалась. В такие моменты Павел обнимал её сзади, и они молча стояли, наслаждаясь тишиной их дома.

— Как же хорошо быть дома, — шептала она в такие минуты, прижимаясь к мужу.

А осколки той, флорентийской вазы, Анна не выбросила. Она сделала из них мозаику — небольшое панно, которое повесила в кабинете. На белом фарфоре играли солнечные лучи, напоминая о том, что иногда нужно что-то разбить, чтобы создать новое. Что-то более прочное и настоящее.

В их доме не было идеального порядка Людмилы Петровны или модных штор от Ирины. Зато в нём была любовь, уважение и свобода быть собой.

Холодная река. Рассказ

Мама пропала в ночь с пятницы на субботу. Отчим звонил, но Ира не видела: она отключила звук, потому что боялась, что будет звонить Володя. Или, наоборот, боялась, что не будет звонить, потому что когда она сказала, что идёт на аборт, он ответил, что она не имеет права так поступать. И, в конце концов, дело не только в ребёнке, эта процедура опасна и неизвестно, как повлияет на её здоровье.

Про прошлые два аборта Володя не знал.

– Это не твоё дело, – крикнула Ира.

– А вот и нет, моё! – возразил он.

Ира говорила ему, что не хочет замуж, детей и вот это всё, и Володя вроде согласился, но через четыре года стал сначала в шутку, а потом и всерьёз заговаривать о том, что им нужно пожениться.

– Мы с тобой за все эти годы не поругались даже, – сказал как-то он. – Сама посуди, мы просто идеальная пара. А раз так, мы обязаны жить как эти счастливые семьи в фильмах: купить дом, завести собаку и нарожать кучу детишек.

Ира подозревала, что эти мысли поселились в голове у Володи после их отпуска на Алтае, где они катались на снегоходах и врезались в дерево, чудом отделавшись царапинами и сломанным ребром. У неё и само́й тогда вся жизнь промелькнула перед глазами, но только вот те картинки, которые видела Ира, не были связаны с домом и детьми. Она видела холодную речку с тихой водой и белое платье сестры, видела тёмные мамины глаза, в которых не было ничего, кроме бесконечного горя, бутылку в руках отца, которая в итоге его и сгубила. Ира поняла в тот миг, что все эти её увлечения экстремальными видами спорта не что иное, как попытка наказать себя саму, потому что родители отказались это делать: ни разу ни отец, ни мать не упрекнули её в смерти сестры, не сказали ей, что она плохая, наоборот – всё детство твердили, что любят её и что она ни в чём не виновата. Но в их глазах Ира видела только тьму, свет, который всегда согревал её, погас в тот день, когда не стало Кати.

Когда родилась Катя, Ире было шесть. Сначала она радовалась, что будет сестрёнка и можно будет играть с ней, а то на краю деревни, где они жили, детей больше не было, и Ира в основном играла одна: мама не отпускала её в новый район, где жили семьи с детьми, потому что в обход было далеко, а напрямую дорога шла через речку. Речка была мелкая, да и мостик какой-никакой был, но мама говорила, что эта тишина обманчива и что несколько людей в той реке утонуло. Ира не особо слушала тогда мамины слова, потому что много раз бегала через мостик и однажды даже упала в воду, но ничего страшного с ней не случилось. Правда, вода оказалась очень холодной.

Девчонки с новой улицы не всегда принимали Иру в свои игры, и она решила, что теперь будет играть сестрой. На деле же оказалось, что играть с той невозможно – она лежала в кроватке, жёлтая и сморщенная, и либо спала, либо кричала. А когда Катя стала ползать, а потом и ходить, Ира окончательно разочаровалась: сестра портила её тетради, грызла карандаши и вечно мешала. И чем старше становилась, тем больше с ней было проблем. Со временем Ира всё же подружилась с девчонками, школьная жизнь сплотила, и бегала втайне от мамы через речку. Катю с собой не брала. Мама ругала и велела присматривать за младшей сестрой, но Ире было не до неё – летом в деревню приезжали дачники, и ей очень хотелось подружиться с городскими девчонками, которые угощали заграничной жвачкой и выглядели как героини сериалов про школьников, которые Ира очень любила.

В тот день она обманула сестру: сказала, что будут играть в прятки. Катя спряталась, а Ира убежала к подружкам. Кате тогда было пять, и она уже знала путь через мостик, иногда всё же приходилось брать её с собой. И она догадалась, куда исчезла сестра, пошла за ней. Ира сама обнаружила её на обратном пути: увидела издалека что-то белое в реке, и сначала просто удивилась. А когда подошла ближе и поняла, что это платье сестры, от страха даже с места не смогла сдвинуться: стояла и смотрела, как белое платье подрагивает в холодной реке.

Катя утонула буквально будучи по колено в воде. Просто упала и захлебнулась. Как такое случилось, непонятно.

Каждый раз, как Ира делала аборт, она думала о сестре. Вспоминала её бледное личико, тонкие ручки. И мамины глаза, в которых так и не зажёгся больше свет.

Володя ей не позвонил. Когда на следующий день Ира проверила телефон, от него не было ни звонков, ни сообщений. Зато было десять пропущенных от отчима. От страха Ира никак не могла набрать его номер, понимая, что столько звонков означает только одно: что-то с мамой.

«Хоть бы ничего страшного, хоть бы она просто попала в больницу или…»

Она не могла придумать, что после этого «или», пока слушала длинные гудки. Когда отчим взял трубку, Иру затрясло. А потом она услышала:

– Мама пропала.

Билет на самолёт удалось купить сразу, на работе отпросилась, оформив отпуск за свой счёт. Думала написать Володе, но не знала, с чего начать сообщение. Делать вид, будто не было никакого аборта, рассказав ему о пропаже мамы, надеясь, что это позволит им залатать их первую настоящую ссору? Но имеет ли она на это право: если Володя так хочет семью и детей, не лучше ли отпустить его к той, которая сможет ему это дать? Так ничего и не придумав, Ира не стала писать.

До деревни добралась только через двое суток: пока самолёт, пока автобус. Шла пешком от остановки, чертыхаясь, что надела дорогие белые кроссовки, совсем забыв о том, как здесь бывает грязно. Всё это время она связывалась с отчимом и знала, что поисковый отряд прочесал лес, что следователь допрашивал отчима, подозревая, что это он причастен к исчезновению.

В доме было темно и холодно. Отчим сидел у погасшей печки и курил.

– Ты тоже думаешь, что это я? – спросил он, когда Ира сама вскипятила чай и заварила мамины травы.

Отчим затопил печь, и теперь дрова приятно потрескивали, обещая скорое тепло.

– Нет, – соврала Ира, хотя эта мысли не раз приходила ей в голову.

Она любила смотреть тру-крайм, её влекли жуткие истории, из-за чего Володя называл её маньячкой. В этих видео говорилось о том, что чаще всего преступники – это самые близкие люди. Мужья, жёны, дети. Мужья.

Отчим Ире не нравился. Она не приехала на свадьбу, впрочем, отчим с мамой просто расписались. Но Ира помнила его с детства: тот жил недалеко и клал им печь. Он всем в деревни печи клал, но при этом Евгения не особо любили: он был молчаливым, хмурым, самогоном не брал. Это как раз в глазах Иры было неплохо, она помнила, каким отец становился от водки, но всё равно не одобряла мамин выбор: лучше бы одна жила, чем с этими сычом. Поговаривали, что жена Евгения пропала через три месяца после свадьбы, он тогда в другой деревне жил и сюда сбежал от суда жителей. Мама говорила, что всё это неправда, но Ира не могла не думать сейчас об этом.

– Я за Люду любого бы завалил, – сказал отчим. – Я люблю её. И найду.

За окном смеркалось, и Ира удивилась, когда он принялся одеваться. Да, это был её дом, но оставаться в нём одной сейчас не хотелось.

– Вы куда?

– В лес.

– Зачем?

– Искать мать.

– Вы же говорили, что поиски прекратили?

– Они – да. Я – нет. Она в лесу, я знаю. Негде больше.

Ира посмотрела на синеву за окном и подумала, что надо предложить пойти с ним. Но, может, он того и ждёт? И после этого Ира тоже пропадёт?

Отчим словно прочёл её мысли.

– Я возьму фонарь. Похожу до ночи, вернусь. Сиди дома, мало ли что. Закройся, я постучу.

От этих его слов стало ещё страшнее. И захотелось написать, а лучше всего позвонить Володе. Но Ира не знала, с чего начать разговор, и вместо этого занялась уборкой: было видно, что отчим эти дни ходил по дому обутый, ничего не мыл и не убирал, а мама была невозможной чистюлей, и если она сейчас вернётся, ей такое точно не понравится.

Ира замочила посуду в тазике (горячей воды не было, пришлось греть в чайнике, как делала это всегда в детстве), собрала со стола огрызки хлеба и шкурки от сала, помыла пол, после чего взялась за посуду. В холодильнике нашла яйца и засохшую колбасу, пожарила яичницу, оставив половину отчиму. Больше делать было нечего, и Ира принялась бродить по дому.

Она заглядывала в шкафы, за диван, отодвинула кровать и даже пошарила в нише, пытаясь отыскать какие-нибудь улики: страшно ночевать в доче с человеком, которого подозреваешь в исчезновении собственной матери. Когда ехала сюда, Ира об этом не думала, а надо было. Но ничего такого она не нашла: повсюду были мамины вещи, от которых свербило в горле и щипало глаза. Ира решилась и взяла в руки фотоальбом, хотя отказывалась его смотреть многие годы. Первая половина была заполнена её фотокарточками, потом появилась и Катя. Папа любил фотографировать, и сам печатал фотографии, устроив фотолабораторию в мастерской. Папа брал Иру с собой, и она просто обожала сидеть с ним и ждать, когда на прямоугольных карточках проявится изображение.

Сейчас от фотографий ей было тепло, словно рядом был папа и обнимал её, показывая получившиеся снимки. Альбом заканчивался на том лете, когда не стало Кати: больше отец не фотографировал.

Отчим вернулся затемно, когда Ира уже начала всерьёз волноваться. Что делать, если он и правда не придёт? Вдруг тут орудует преступник, откуда ей знать? Ира несколько раз подходила к окну и вглядывалась в темноту. Когда мелькнул его фонарь, она выдохнула с облегчением: лучше бояться его, чем того, что он не вернётся.

Яичницу отчим съел молча и даже не поблагодарил. Иру это обидело, но она не подала виду: предложила чай, вынула из сумки начатую пачку печенья. Отчим достал из шкафа турку и сварил крепкий кофе.

– Не уснём же, – сказала Ира.

– Я три дня не сплю.

Подкинув в печь дров, он сёл у печки, словно действительно не собирался ложиться.

– Как вы думаете, она… вернётся?

Ире хотелось задать другой вопрос, но язык не поворачивался.

– Вернётся, – произнёс он. – Она мне обещала.

– Что? – не поняла Ира.

– Что не оставит меня. Ты поди слышала про мою первую жену.

– Нет, – соврала Ира.

– Она пропала. Так и не нашли.

– Правда?

Он не ответил. Ира поняла, как глупо было задавать такой вопрос.

– И если хочешь знать – нет, я тут ни при чём. Я ничего не сделала ни с ней, ни с твоей мамой. Я их любил.

Это «любил» испугало Иру. Он ведь сказал, что мама вернётся, разве не так?

– А ты могла бы чаще приезжать, – вдруг проговорил он. – Мать скучает, внуков всё ждёт. Не тянула бы ты с этим.

Ира хотела сказать, что это не его дело. Но с удивлением поняла: нет, его. Если он и правда любит маму, то это и его дело тоже.

– Ладно. Или поспи. Утром, если хочешь, пойдём со мной в лес.

Спала Ира плохо. Всё время снилась то мама, то сестра, а под утро приснилась девочка, похожая на Володю. Ира сразу поняла, что это за девочка, и сердце во сне сжалось от боли.

Мама вышла из леса утром. Нашла её почтальонша Маня, которая накануне поленилась разнести письма в дальний край деревни и решила сбегать утром, через мостик. Мама практически упала ей в объятья и потеряла сознание. Маня прибежала к ним в дом, голося, словно приведение увидела. Отчим нёс маму до дома на руках, Ира вызывала фельдшера.

Когда мама пришла в себя и увидела Иру, она заплакала. Взяла её за руку и сказала:

– Прости…

Ира не понимала, за что она просит прощение. Но тоже плакала.

Позже мама рассказала, что вечером сжигала ботву на огороде, когда увидела Катю. Она была как настоящая, в тонком белом платье, в котором утонула. Смотрела на маму и махала ей рукой.

– Вы не поверите, но первой моей мыслью было, что замёрзнет ведь, – призналась мама. – Только потом я подумала, что этого не может быть, что это не Катя. Но всё равно пошла за ней.

В лесу мама быстро потеряла из виду мелькавшее впереди белое платье, повернула назад, но в сумерках, видимо, пошла не в тут сторону и заблудилась.

– Было очень холодно. Я понимала, что нужно сидеть на одном месте, что меня найдут, Женя меня не бросит, но я просто не могла не двигаться. Пошла, как мне показалось, за лай собак, но ещё больше заблудилась. Только утром это поняла.

Никто не догадался спросить, как она вышла, как нашла дорогу назад. Да и какая разница: главное, вернулась, главное, жива. Через пару часов у мамы началась лихорадка, она страшно кашляла, жар от её тела Ира чувствовала, как только подходила к кровати. Отчим растирал маме спину и грудь мазью, Ира делала горячий чай с малиной и не отходила ни на шаг. Фельдшер поставила укол, и мама то ли от него, то ли от температуры нырнула в полусон, в полузабытье. Иногда бормотала что-то, Ира прислушивалась к маминым словам, но разобрать не могла. Вечером отчим предложил сменить её, но Ира упрямо покачала головой: она не уйдёт от мамы, пока не убедиться, что с ней всё в порядке.

Всю ночь она сидела рядом: измеряла температуру, прикладывала прохладный компресс к горячему лбу. А под утро всё же задремала. Проснулась словно оттого, что услышала своё имя. Открыла глаза и столкнулась с маминым взглядом.

– Меня твоя дочка спасла, – вдруг произнесла мама. – Вот бы подержать её на руках.

Ира похолодела. Дочка?

– У меня больше не было сил идти. И тут я увидела её – хорошенькая такая, маленькая. Это была не Катя. Ты помнишь, какая она худенькая была. А дочка у тебя крепенькая, чернявая. Как твой Володя.

Ира сглотнула, но горькая слюна никак не помогала избавиться от колкого кома в горле.

– Она взяла меня за руку и вывела.

Это был бред, уверяла себя Ира, мама просто устала, вот ей и мерещилось всякое. Или сейчас привиделось в лихорадке. Она прикоснулась к маминому лбу. Лоб был тёплый, но не горячий.

– Иди поспи, дочка.

Ира не могла отвести взгляда от её глаз. В маминых глазах, потухших после Кати, снова горели огоньки.

– Ладно. Посплю. И ты тоже.

Ира пристроилась рядом с мамой и сразу уснула.

Утром, как только проснулась, Ира взяла в руки телефон и быстро написала: «Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить. Смогу ли я сама себя простить. Но я готова всё тебе объяснить. И готова попробовать по-настоящему: со свадьбой, домом, собакой и детьми. Нашими с тобой детьми…».