Свекровь требует долю в квартире, которую я купила до брака

— Слушай, может маме ключи сделаем? — как бы между прочим спросил Дима за ужином. — Она же часто приходит, когда нас нет — цветы полить, за котом присмотреть…

Лида замерла с вилкой в руке. Три года она успешно избегала этого разговора.

— Зачем? У нас автополив стоит, а кот и два дня один может пожить.

— Ну мало ли что, — Дима старательно не смотрел ей в глаза. — Вдруг что случится…

— А что может случиться? — Лида отложила вилку. — Дим, давай начистоту — это мама тебя попросила?

— Да нет… — он замялся. — То есть, мы говорили об этом, но…

— Ясно, — Лида встала из-за стола. — И давно говорили?

— Да она каждый раз напоминает, когда прихожу, — неожиданно признался Дима. — Говорит, неправильно это — у родной матери ключей нет, а у какой-то «чужой девки» есть.

— Чужой девки? — Лида сжала кулаки. — Это она про Светку, что ли? Про мою подругу, которая за котом присматривает, когда мы в отпуск уезжаем?

— Ну… да.

— Прекрасно, — Лида начала собирать посуду. — То есть твоя мать считает нормальным обсуждать моих друзей? Меня? Мою квартиру?

— При чём тут твоя квартира? — вскинулся Дима. — Мы же семья! Какая разница, чья квартира?

Вот оно. То, чего Лида боялась все эти годы.

— Большая, Дим. Очень большая разница. Особенно для твоей мамы.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что она неспроста начала про ключи говорить. Сначала ключи, потом «мы тут рядом проходили», потом «давайте у вас вещи на время ремонта оставим»…

— Господи, Лид, какой ты параноик! — Дима раздраженно отодвинул тарелку. — Маме просто обидно! Она же любя…

— Любя? — Лида невесело рассмеялась. — А помнишь, как она «любя» пыталась отговорить тебя жениться на мне? Потому что «девка с квартирой наверняка какая-то проходимка»?

— Ну было дело, — смутился Дима. — Но она же потом извинилась…

— Извинилась? Она до сих пор при каждом удобном случае напоминает, как я тебя «окрутила»!

— Лид, ну хватит! Что ты завелась? Подумаешь — ключи!

— Не просто ключи, Дим. Твоя мать пытается застолбить здесь территорию. И ты это прекрасно понимаешь.

Она вышла из кухни, оставив мужа в растерянности смотреть в пустую тарелку.

Ночью Лида долго не могла уснуть. Вспоминала, как три года назад Галина Петровна пыталась сорвать их свадьбу — «случайно» нашла у Димы старые фотографии с бывшей, позвонила той среди ночи… Как потом делала вид, что ничего не было, «я же только лучшего хотела»…

Как пыталась убедить сына не прописываться у жены — «это же кабала, она тебя привяжет!». Как выспрашивала у общих знакомых про Лидину квартиру — правда ли сама купила? Может, любовник подарил?

А теперь вот — ключи. Зацепка. Повод начать полномасштабное вторжение.

«Не дождетесь», — подумала Лида, глядя в темноту. Три года она терпела намеки и подколки. Три года делала вид, что не замечает манипуляций. Но теперь — хватит.

Пусть будет скандал. Пусть будут слезы и обвинения. Но свою территорию она не отдаст.

В субботу Галина Петровна заявилась без предупреждения. С пирогами и новым хрустальным сервизом — «вам на новоселье».

— Какое новоселье? — не поняла Лида. — Мы три года здесь живём.

— Ну так раньше ты одна жила, — свекровь многозначительно улыбнулась. — А теперь вы семья! Надо это отметить!

Лида переглянулась с мужем. Дима сделал вид, что очень занят распаковкой сервиза.

— И вообще, — продолжала Галина Петровна, расставляя чашки. — Я тут подумала… может, ремонт сделаем? За три года обои уже поистерлись…

— Мам, — не выдержал Дима. — Мы же год назад ремонт делали.

— Ой, разве? — деланно удивилась свекровь. — А я и не заметила… Меня ж не позвали, не посоветовались…

— Потому что это наша квартира, — тихо, но твердо сказала Лида.

— Что значит «наша»? — Галина Петровна прищурилась. — Твоя, ты хотела сказать? А сын мой тут кто? Квартирант?

— Мама! — Дима вскочил. — Прекрати!

— А что «прекрати»? — свекровь ехидно улыбнулась. — Я правду говорю! Сын в чужой квартире живет, прописан без доли…

— Без какой еще доли? — Лида смотрела на свекровь не моргая.

— Обычной! Законной! — Галина Петровна выпрямилась. — Вы муж и жена! Значит, всё должно быть поровну!

— Мам, ты что несешь? — Дима побледнел. — Какое поровну? Лида до нашей встречи квартиру купила!

— А теперь вы семья! — отрезала мать. — И вообще… — она достала из сумки бумаги. — Вот, я тут проконсультировалась у юриста…

— У какого еще юриста? — Дима схватился за голову.

— У хорошего! Он сказал — раз вы в браке, всё должно делиться!

— Ни х… хороший юрист бы такого не сказал, — вдруг жестко произнесла Лида. — Потому что любой юрист знает — добрачное имущество разделу не подлежит.

— Это по закону! — Галина Петровна повысила голос. — А по совести? По-человечески?

— По-человечески? — Лида медленно поднялась. — Давайте поговорим по-человечески. О том, как вы пытались сорвать нашу свадьбу. Как распускали слухи, что я проходимка. Как настраивали Диму против меня…

— А я боялась! — взвизгнула свекровь. — Я же мать!

— Вот именно — мать. Не жена, не хозяйка. Мать, которая не может отпустить сына.

— Да как ты смеешь! — Галина Петровна побагровела. — Димочка! Ты слышишь, как она со мной разговаривает?

— Слышу, мам, — глухо отозвался Дима. — И с ней согласен.

В комнате повисла тишина, что казалось было слышно, как кто-то в соседнем подъезде тяжело дышал.

— Что? — свекровь осеклась на полуслове. — Что ты сказал?

— То, что должен был сказать давно, — Дима встал рядом с женой. — Хватит, мам. Хватит лезть в нашу жизнь. В наш брак. В нашу квартиру.

— Вашу? — Галина Петровна истерически рассмеялась. — Не нашу, а её! Она тебя окрутила, охомутала, а ты и рад стараться!

— Знаешь что, мам? — Дима устало потер глаза. — Уходи. Просто уходи.

— Что?! Ты выгоняешь родную мать?

— Нет. Я прошу тебя уйти и подумать над своим поведением. И над тем, почему твой сын выбрал жену, а не маму.

— Дима, ты понимаешь, что она тебя против матери настроила? — Галина Петровна вцепилась в рукав сына. — Она же специально это делает! Чтобы нас поссорить!

— Мам, ты сама всё делаешь, — Дима стряхнул её руку. — Своими руками рушишь отношения.

— Я?! — она схватилась за сердце. — Господи, что я вырастила… Родную мать выгоняет!

— Прекрати давить на жалость, — процедила Лида. — Ваше «больное сердце» прекрасно выдерживает многочасовые скандалы.

— Вот! — Галина Петровна ткнула пальцем в невестку. — Вот её истинное лицо! Хамит свекрови, издевается…

— Мама, — Дима повысил голос. — Последний раз прошу — уходи по-хорошему.

— Ах так? — свекровь сузила глаза. — Ну хорошо. Я уйду. Но запомни мои слова — она тебя использует! А как только выпишет из квартиры — выкинет, как старую тряпку!

— Мам…

— Да-да! Вот увидишь! А потом приведёт другого! В твою кровать!

— ВОН! — заорал Дима. — Пошла вон отсюда!

Входная дверь грохнула так, что с полки упала фотография в рамке.

— Извини, — Дима обессиленно опустился на диван. — Я не думал, что она…

— Всё нормально, — Лида села рядом. — Мы оба знали, что рано или поздно это случится.

Через полчаса телефон взорвался трелью — звонила Димина сестра Марина.

— Что вы с мамой сделали?! — заорала она, не здороваясь. — Она в больнице! С сердечным приступом!

Дима включил громкую связь:

— В какой больнице?

— В пятидесятой! И ей очень плохо! Если что случится — вы виноваты!

— Подожди, — перебила Лида. — А кто тебе сказал, что она в больнице?

— Она сама позвонила! Рыдает, задыхается…

— И при этом нашла силы обзвонить всю родню? — хмыкнула Лида. — Странный приступ.

— Да как ты… — начала Марина, но Дима перебил:

— Всё, сестрёнка. Хватит истерик. Я сейчас позвоню в приёмный покой.

Через пять минут выяснилось, что никакой Галины Петровны в больнице нет.

— Она всех обманула, представляешь? — Дима нервно ходил по комнате. — Собственных детей!

— Представляю, — кивнула Лида. — И это только начало.

Она оказалась права. Через час начали звонить многочисленные тётки, дядья, кузины…

— Как вам не стыдно! Родную мать из дома выгнали! — Старую женщину довели! — Димка, ты совсем совесть потерял? Мать родила, вырастила…

К вечеру у Лиды разболелась голова.

— Выключи телефон, — попросила она мужа. — Хватит на сегодня.

Но не успела — пришло сообщение от свекрови: «Надеюсь, ты довольна? Сына против матери настроила? Ну ничего, я найду управу! Я уже к юристам обратилась — будем твою квартирку делить!»

— Ничего она не сделает, — устало сказала Лида. — Закон на нашей стороне.

— Дело не в законе, — Дима скрутил в руках телефон. — Она не успокоится. Будет изводить, давить, манипулировать…

— И что ты предлагаешь?

Он молчал, глядя в окно.

— Дим? — Лида почувствовала, как внутри всё холодеет. — Только не говори, что…

— А может, правда долю выделить? — он не смотрел на жену. — Чтобы закончить весь этот ад?

— Повтори, что ты сказал? — Лида почувствовала, как немеют губы.

— Ну а что такого? — Дима наконец повернулся к ней. — Подумаешь, доля! Зато будет спокойствие…

— Спокойствие? — она рассмеялась каким-то чужим, лающим смехом. — Ты правда думаешь, что твоя мать успокоится?

— Лид…

— Нет, ты послушай! — Лида вскочила. — Это моя квартира! Моя! Я три года горбатилась на двух работах! Я выплачивала кредит! Я!

— Я знаю…

— Да ничего ты не знаешь! — она уже кричала. — Ты появился, когда всё было готово! Когда я расплатилась с долгами! Когда сделала ремонт!

— Вот именно! — вдруг вспылил Дима. — Я для тебя кто? Пришелец? Чужой?

— А ты себя как ведёшь? — Лида подошла вплотную. — Как муж или как мамочкин сынок?

— Не смей! — он побагровел. — Не смей трогать мою мать!

— А она пусть трогает? Пусть лезет в нашу жизнь? Пусть требует мою квартиру?

— Да при чём тут квартира?! — заорал Дима. — Ты же за неё трясёшься, как Кощей над златом! Своя, своя, своя…

— А должна чья? Твоей мамаши?

— Знаешь что? — он схватил куртку. — Я к Вовке поеду. Проветрюсь.

— К Вовке? — Лида прищурилась. — Или к мамочке любимой? Пожаловаться, какая жена плохая — квартиру пожалела?

Дима молча хлопнул дверью.

Лида опустилась на диван. Руки тряслись. В голове билась одна мысль: «Вот и всё. Добилась своего, мамаша. Вбила клин».

Через час телефон пиликнул — сообщение от свекрови: «Что, голубка, довыпендривалась? Сынок-то к мамочке прибежал, прощения просит! А ты сиди в своей квартире, одна!»

Следом прилетело ещё: «А может, и не одна? Может, потому и трясёшься за квартиру, что любовника прячешь?»

Лида швырнула телефон об стену. Трубка разлетелась на куски.

В дверь позвонили. На пороге стояла Марина — встрёпанная, злая.

— Явилась? — Лида скрестила руки на груди. — Тоже мозг выносить будешь?

— Да погоди ты! — неожиданно выпалила золовка. — И брат мой не лучше! А мать… — она осеклась.

— Что — мать?

— А вот что! — Марина достала телефон, включила запись.

Голос Галины Петровны звучал торжествующе: «Всё идёт по плану! Димку я уже обработала — ноет, переживает… Квартирку отожмём, будет знать, как на чужое зариться! А потом женим его на Верочке — помнишь, я говорила? У неё отец в администрации работает, квартиру новую обещал…»

Запись оборвалась.

— Это она тёте Вале звонила, — пояснила Марина. — А я случайно услышала.

Лида медленно опустилась на банкетку:

— Так вот оно что… Квартира — это только начало…

— Ага, — Марина присела рядом. — Она давно этот план вынашивает. Как только узнала, что у тебя своя квартира — всё, переклинило. «Нечестно! Неправильно! Надо делить!»

— А Димка? — тихо спросила Лида. — Он сейчас у неё?

— У неё, — вздохнула Марина. – Сидит с бутылем в обнимку. А мамаша масло в огонь подливает — «бедный ты мой, несчастный, жена-злодейка обижает…»

— Слушай, а давай ему эту запись скинем? — предложила Марина. — Пусть послушает, какие планы у мамочки…

— Нет, — Лида покачала головой. — Не поверит. Скажет — подделка, монтаж… Он сейчас ничему не поверит, кроме маминых слов.

— И что делать?

— А ничего, — Лида встала. — Пусть всё идет своим чередом. Сам должен понять.

Дима вернулся под утро — помятый, пьяный, злой.

— Ну что, довольна? — с порога начал он. — Мать в больницу увезли! По-настоящему!

— Да? — Лида даже не обернулась от плиты, где жарила яичницу. — И какой диагноз?

— Сердечный приступ! Давление под двести!

— Понятно, — она выключила газ. — А скорую кто вызвал?

— Какая разница?! — заорал Дима. — Человеку плохо!

— Человеку не плохо, — Лида наконец повернулась к мужу. — Человек разыгрывает спектакль. И ты в нём — главная марионетка.

— Что ты несёшь?!

— А вот что, — она включила ноутбук, на который Марина накануне перекинула аудио. — Послушай запись. Только до конца.

— Никаких записей! — Дима замахал руками. — Ты ещё и следить за матерью начала?

— Это не я записывала. Марина.

— Что? — он осёкся. — При чём тут Маринка?

— А при том, что твоя сестра оказалась умнее брата. Услышала, как мать планы строит — и тебя женить заново, и квартиру отобрать…

— Врёшь! — но в голосе уже звучало сомнение.

— Ладно, — Лида устало махнула рукой. — Не хочешь — не слушай. Иди проспись. А когда протрезвеешь — подумай: почему твоя мать за три года ни разу не спросила, как мы живём? Чем я занимаюсь? Что люблю? Зато про квартиру расспрашивала всех подряд — как купила, на какие деньги…

— Лида…

— И ещё подумай вот о чём, — она посмотрела мужу в глаза. — Я тебя люблю. Правда люблю. Но если ты сейчас выберешь мать — я подам на развод. Потому что не хочу жить с маменькиным сынком.

Она вышла из кухни, оставив Диму переваривать услышанное.

Внезапно зазвонил домашний. Лида молча нажала «ответить».

— Ну что, довольна? — голос Галины Петровны звучал хрипло. — Я в реанимации! Врачи говорят — инфаркт!

— Да? — спокойно спросила Лида. — А почему из реанимации звоните? Там же телефоны запрещены.

На том конце повисла тишина.

— И кстати, — продолжила Лида. — Передайте привет Верочке. Да-да, той самой, на которой вы Диму женить собрались. После того, как квартиру отожмёте.

— Что? — свекровь начала заикаться. — Откуда ты…

— Будете в следующий раз по телефону секреты обсуждать — убедитесь, что рядом нет свидетелей. Особенно таких внимательных, как ваша дочь.

— Маринка! — взвизгнула Галина Петровна. — Вот же…! Вся в отца…

— Нет, — отрезала Лида. — Она просто честный человек. В отличие от вас.

На кухне что-то грохнуло. Лида выглянула — Дима сидел на полу среди осколков чашки и слушал запись на ноутбуке на повторе.

«Всё идёт по плану! Димку я уже обработала…»

— Выключи, — тихо сказал он. — Я всё понял.

— И что ты понял? — Лида прислонилась к дверному косяку.

— Что я просто…, — Дима поднял на неё покрасневшие глаза. – Да даже не знаю, как назвать-то себя.

— Неожиданное прозрение.

— Лид, я… — он запнулся. — Я не знаю, что сказать.

— А ты ничего не говори. Просто реши наконец — ты муж или сын.

Вечером в дверь позвонили. На пороге стояла вся родня — Галина Петровна, внезапно выписавшаяся из реанимации, тётки, дядья…

— Явились? — Лида хмыкнула. — Группа поддержки?

— Дима! — Галина Петровна бросилась к сыну. — Сынок, не слушай никого! Это всё монтаж! Клевета!

— Правда монтаж, мам? — он встал, пошатываясь. — И про Верочку тоже? И про то, как ты меня «обработала»?

— Какую ещё Верочку? — встряла тётя Валя. — Галь, ты что творишь?

— А вот что! — Марина протиснулась сквозь толпу родственников. — Мамуля решила сына заново женить! На дочке начальника! Только сначала квартиру отжать надо…

— Врёшь! — взвизгнула Галина Петровна. — Я же мать! Я добра хотела!

— Добра? — Дима шагнул к матери. — Ты хотела развалить мою семью. Отобрать у жены квартиру. Женить меня на какой-то…

— Сынок, одумайся! — мать схватила его за руку. — Мы же семья! Родная кровь!

— Нет, мам, — он стряхнул её руку. — Ты не семья. Ты — манипулятор. Всю жизнь манипулировала мной, сестрой, отцом…

— Димочка!

— Уходи, — он отвернулся. — И больше не приходи. Никогда.

— Что?! — Галина Петровна картинно схватилась за сердце. — Сын мать выгоняет?

— Хватит спектаклей, — устало сказала Лида. — Мы все поняли ваш план. Все слышали запись. Уходите.

— Никуда я не уйду! — свекровь плюхнулась на банкетку. — Это мой сын! Моя кровиночка!

— Мам, — вдруг из комнаты подала голос Марина, забежавшая поговорить с братом. — А ты помнишь, что я тоже твоя кровиночка? И что я всё слышала? Про Верочку, про квартиру, про то, как ты Димку «обрабатывала»?

— И что? — огрызнулась мать.

— А то, что я всё записала. И если ты сейчас не уйдёшь — эта запись окажется у всех родственников. У твоих подруг. В родительском чате школы, где ты работаешь…

Галина Петровна побелела:

— Ты не посмеешь!

— Посмею, — спокойно ответила Марина. — Потому что достало. Всю жизнь ты решаешь за нас — как жить, с кем жить, где жить… Хватит.

В прихожей повисла тишина. Родственники переглядывались, переваривая услышанное.

— Всё, мам, — Дима открыл дверь. — Уходи. И не звони больше.

— Значит так? — Галина Петровна медленно поднялась. — Ну хорошо. Только помни — когда она тебя выкинет, ко мне не приходи!

— Не выкинет, — он обнял жену за плечи. — Потому что она — семья. Настоящая.

Эпилог

Прошёл месяц. Галина Петровна больше не звонила — видимо, Маринкина угроза с записью подействовала. Родственники постепенно отстали, особенно когда всплыла история с Верочкой.

Дима молча переживал разрыв с матерью. По ночам курил на балконе, днём с головой уходил в работу. Лида не лезла с разговорами — знала, что должно перегореть само.

В их жизнь медленно возвращалось спокойствие. Без звонков свекрови, без внезапных визитов, без упрёков и манипуляций.

— Знаешь, — сказал как-то Дима, глядя в окно. — А ведь она никогда не изменится. Даже если помиримся — всё начнется по новой.

Лида молча обняла мужа за плечи.

— Я раньше думал — это нормально, когда мать лезет в жизнь, — продолжил он. — Любовь такая, забота… А теперь понимаю — это не любовь. Это желание контролировать.

— Тяжело?

— Тяжело, — он невесело усмехнулся. — Но правильно. Знаешь, у меня как пелена с глаз упала — вспомнил, сколько она жизней поломала. Маринкину первую любовь помнишь? Когда она парня со скандалом выгнала — «не нашего круга»… А потом с отцом развелась — потому что «не оправдал надежд»…

— И что теперь?

— А ничего, — Дима взял жену за руку. — Будем жить своей жизнью. В своей квартире. Без чужих стен и чужих правил.

Телефон тренькнул — сообщение от Марины: «Прикиньте! Мамуля на сайте знакомств зарегистрировалась! Ищет «состоятельного мужчину с квартирой»!»

Они переглянулись и рассмеялись — впервые за этот безумный месяц.

Жизнь продолжалась. Не идеальная, не «как у всех», но их собственная. В их собственных стенах.

А что до Галины Петровны… Что ж, у каждого своя дорога. И если эти дороги разошлись — значит, так правильно.

Иногда нужно отпустить родную кровь, чтобы сохранить настоящую семью.

Свекровушка. Родная душа — она не всегда по крови родная бывает

— Анютка, дочка! — всплеснула руками Мария Петровна, выглядывая в окошко. — Ты чего в такую рань-то? Солнце ещё и не думало вставать!

Анна, закутанная в старенький платок, переминалась с ноги на ногу у калитки. На дворе стоял промозглый октябрь, и утренний туман стелился по земле, словно молочная река.

— Да вот… пораньше решила, Мария Петровна. Картошку-то выкапывать самое время.

— Ох, сердечная моя! — Свекровь торопливо накинула телогрейку. — Погоди, сейчас выйду. Вместе-то оно сподручнее будет.

Это было три года назад, когда Анна впервые переступила порог дома Марии Петровны уже как невестка. А до того… До того была совсем другая жизнь.

Анюта росла сиротой — мать померла родами, отец сгинул где-то на лесоповале, когда ей и пяти не было. Растили всем миром: кто картошки принесёт, кто молочка нальёт, а бабка Степанида, царствие ей небесное, и вовсе к себе забрала. Правда, недолго прожила — годика три всего, а потом и её не стало. Так и пошла девчонка по людям.

Выросла красавицей — русая коса до пояса, глаза васильковые, да только характером тихая, застенчивая. Всё больше в землю смотрела, а улыбалась — будто солнышко из-за туч выглядывало. Работящая была — любое дело в руках спорилось. За это её в деревне и уважали.

— Анютка! — окликнул её как-то Павел, сын Марии Петровны. — Погодь-ка!

Она обернулась, прижимая к груди охапку свежескошенной травы. Павел стоял, привалившись к забору, улыбался во весь рот. Статный был парень — высокий, чернявый, глаза с лукавинкой.

— Чего тебе, Паша? — Анна опустила глаза, чувствуя, как заливается краской.

— Да вот думаю… — Он подошёл ближе, от него пахло табаком и свежим сеном. — Не пора ли нам с тобой под венец? А то ведь засидишься в девках-то!

Сказал — как обухом по голове. Анна так и застыла, не зная, что ответить. А он продолжал, посмеиваясь:

— Ты не думай, я серьёзно. Мамка моя давно на тебя заглядывается — всё нахваливает, какая ты хозяйка справная. Да и мне по сердцу пришлась. Ну так что, пойдёшь за меня?

Анна молчала, перебирая пальцами стебельки травы. В голове вихрем проносились мысли: «А ведь и правда — чего ждать-то? Двадцать лет уже, пора и о семье подумать. Да и парень вроде хороший, работящий. И мать его, Мария Петровна, женщина добрая…»

— Пойду, — тихо ответила она, не поднимая глаз.

Свадьбу играли по осени, как раз после уборки урожая. Небогато, но весело. Мария Петровна расстаралась — напекла пирогов, наварила холодца, самогонки наготовила. Вся деревня гуляла.

— Ну, доченька, — обняла она Анну после венчания. — Теперь ты мне как родная. Будем жить душа в душу!

И поначалу так оно и было. Анна старалась угодить и мужу, и свекрови — вставала до петухов, хозяйство вела, обеды вкусные готовила. Мария Петровна нарадоваться не могла на невестку — всем соседкам хвасталась, какая у неё помощница золотая.

А потом… Потом всё начало меняться.

Первый раз это случилось под Новый год. Павел пришёл домой навеселе, от него разило перегаром. Анна как раз тесто для пирогов месила — хотела порадовать домашних праздничной выпечкой.

— Ты чего это расхозяйничалась? — прорычал он, пошатываясь. — Без спросу-то?

— Паш, так ведь праздник завтра… — растерянно пробормотала она.

— Праздник?! — Он с размаху ударил по столу кулаком, мука взметнулась белым облаком. — А мужа спросить не надо было?!

Первая пощёчина обожгла щёку внезапно — Анна даже не успела отшатнуться. В глазах потемнело, во рту появился солоноватый привкус крови.

— Паша… — прошептала она, прижимая ладонь к горящему лицу. — За что?

Но он уже не слышал — развернулся и, пошатываясь, вышел из кухни. А она так и стояла, оцепенев, среди рассыпанной муки, и по щекам текли слёзы, оставляя на белой пыли мокрые дорожки…

С того дня всё покатилось под откос. Павел словно с цепи сорвался — то ласковый был, как котёнок, то зверем становился. Особенно, когда выпьет. А пил он всё чаще.

Мария Петровна поначалу не замечала — или не хотела замечать. Анна же молчала, всё надеялась: одумается, перебесится. Синяки прятала под длинными рукавами, а на вопросы соседок отвечала: «Да что вы, всё хорошо у нас…»

Но от материнского сердца долго не утаишь. Однажды вечером Мария Петровна услышала какой-то грохот в горнице, а потом — приглушённый плач.

— Сука подзаборная! — гремел пьяный голос сына. — Я тебя научу, как с мужиком разговаривать!

Что-то оборвалось в душе немолодой уже женщины. Память вдруг выхватила картинку из прошлого: её саму, молодую, съёжившуюся в углу, и мужа-покойника, занёсшего кулак… Нет. Этого она не допустит.

Схватив первое, что подвернулось под руку — хворостину, которой обычно корову погоняла — Мария Петровна влетела в горницу. То, что она там увидела, заставило кровь вскипеть: Анна, забившись в угол, прикрывала голову руками, а Павел, её кровиночка, её сыночек, замахивался на беззащитную женщину табуреткой.

— А ну СТОЙ! — Голос Марии Петровны прогремел, как гром среди ясного неба.

Павел обернулся — и отшатнулся. Никогда ещё он не видел такого выражения на лице матери. В её глазах полыхала такая ярость, что даже в пьяном угаре он почувствовал страх.

— Мамка… ты чего? — пробормотал он, опуская табуретку.

— Я тебе покажу «мамка»! — Хворостина со свистом рассекла воздух. — Ах ты, ирод окаянный! На бабу руку поднимать?!

Удар. Ещё удар. И ещё.

— Ма-ам! Да ты что?! — Павел пытался увернуться, но хворостина настигала его снова и снова.

— Это тебе за Анютку! — Удар. — Это за всех баб битых! — Удар. — А это чтоб знал, как над слабыми измываться!

Она била и била, а из глаз текли слёзы — не то злости, не то горя. Сын, её родной сын… Как же так вышло?

— Убирайся! — наконец выдохнула она, опуская хворостину. — Чтоб духу твоего здесь не было, пока не протрезвеешь! А если ещё раз… — Она перевела дыхание. — Если ещё хоть раз тронешь её — я тебя сама убью. Вот те крест — убью!

Павел, пошатываясь, выбрался из горницы. Хлопнула входная дверь.

Мария Петровна повернулась к невестке. Анна всё ещё сидела в углу, прижав колени к груди, и беззвучно плакала.

— Доченька… — Женщина опустилась рядом с ней на пол, обняла за плечи. — Давно это у вас?

— С зимы… — всхлипнула Анна. — Я думала, пройдёт…

— Эх, милая… — Мария Петровна прижала её к себе крепче. — Что ж ты молчала-то? Что ж я-то не видела?..

Они просидели так до рассвета — свекровь и невестка, две женщины, связанные теперь не только родством, но и общей болью. Анна плакала, выплёскивая всё, что накопилось за эти месяцы, а Мария Петровна гладила её по голове и приговаривала:

— Ничего, доченька… Ничего… Теперь всё будет по-другому. Я тебя в обиду не дам.

И слово своё сдержала.

Павел вернулся через два дня — помятый, виноватый. Но встретила его не жена, а мать — с тем же стальным блеском в глазах.

— Вот что, сынок, — сказала она твёрдо. — Выбирай: либо бросаешь пить и живёшь по-людски, либо забирай свои манатки и катись на все четыре стороны. Анютку я тебе больше мучить не дам.

Месяц Павел держался — не пил, работал, домой вовремя возвращался. Анна начала потихоньку оттаивать, поверила, что всё наладится. Но беда не приходит одна — занесло в деревню какого-то бродячего торговца с самогоном. И всё началось по новой.

На этот раз Мария Петровна не стала ждать — как только услышала первый пьяный крик сына, тут же отправила его вон из дома. Павел ушёл, прихватив узелок с вещами, и стал жить у дружка своего, тоже горького пьяницы.

А через неделю его нашли мёртвым. Задохнулся угарным газом — печку неправильно закрыли спьяну.

Когда соседка прибежала с вестью, Мария Петровна побелела как полотно. Села на лавку, уставилась в одну точку. Анна кинулась к ней:

— Мама! Мамочка!

Это «мама» вырвалось у неё впервые — раньше всё «Мария Петровна» да «Мария Петровна». Свекровь вздрогнула, посмотрела на невестку долгим взглядом и вдруг разрыдалась:

— Не уберегла… Сыночка не уберегла…

— Вы не виноваты, — шептала Анна, обнимая её. — Вы всё правильно сделали. Это судьба его такая…

Хоронили Павла всей деревней. Мария Петровна держалась прямо, не плакала — только губы побелели да морщин прибавилось. Анна не отходила от неё ни на шаг.

После похорон жизнь потекла своим чередом. Анна осталась жить со свекровью — та и слышать не хотела о том, чтобы невестка куда-то уходила.

— Ты мне теперь за дочку родную, — говорила она. — Куда ж я тебя отпущу?

Время шло. Понемногу затягивалась рана в сердце Марии Петровны. Глядя на молодую невестку, она всё чаще думала: негоже такой красавице вдовой вековать.

В деревне жил Степан — мужик работящий, хозяйственный. Жена у него умерла от чахотки пять лет назад, остался с двумя детьми мал мала меньше. Сам управлялся — и огород держал, и скотину, и детей в строгости воспитывал. Мария Петровна замечала, как он на Анну поглядывает, когда та мимо идёт.

— Слышь, доченька, — начала она как-то за вечерним чаем. — А ведь Степан-то к тебе неровно дышит.

Анна вспыхнула:

— Да что вы такое говорите, мама!

— А что? — Мария Петровна пригубила чай. — Мужик он хороший, непьющий. И детишкам мать нужна…

— Нет, — Анна покачала головой. — Я не могу… Как же вы?

— А что я? — усмехнулась свекровь. — Я никуда не денусь. Буду к вам в гости ходить, с внуками нянчиться…

Анна молчала, но семя было посеяно. А через месяц Степан пришёл свататься.

Второй раз Анну замуж выдавали тихо, без гулянки. Но счастья в этом браке оказалось больше, чем в первом. Степан души не чаял в молодой жене, дети к ней привязались, стали мамой звать. А через год родилась у них дочка — назвали Марией, в честь бабушки.

Мария Петровна в новой семье невестки стала своим человеком. Анна каждый день к ней забегала — то пирожков принесёт, то просто проведать. С годами их связь становилась только крепче.

Когда Мария Петровна слегла — возраст всё-таки — Анна забрала её к себе. Ухаживала как за родной матерью, ночей не спала у её постели.

— Спасибо тебе, доченька, — шептала старуха в последние свои дни. — За всё спасибо… Ты мне Богом посланная — дочка, которую я никогда не имела…

Анна плакала, целовала морщинистые руки:

— Это вам спасибо, мама… Вы мне жизнь спасли тогда… И мать заменили…

Схоронили Марию Петровну рядом с сыном. Анна каждое воскресенье приходит на могилку — цветы приносит, разговаривает как с живой. И детям своим наказывает:

— Запомните, ребятки: родная душа — она не всегда по крови родная бывает. Вот бабушка Мария мне свекровью была, а стала роднее родной матери. Потому что доброта и любовь — они любое родство перевесят…

До сих пор в деревне вспоминают эту историю. Особенно когда свекровь с невесткой не ладят — обязательно кто-нибудь да скажет:

— А вот Мария Петровна с Анютой…

И все понимающе кивают. Потому что нет ничего сильнее материнской любви. Ведь сердце не обманешь — оно само выбирает, кого любить.