Пока я была у подруги, муж смeнил замки и выставил вещи из моей квартиры. Но не рассчитал, что я не прощаю прeдaтельствo

Ключ не поворачивался. Клавдия дёрнула дверную ручку раз, другой, потом ещё — замок не поддавался. Может, сломался? Да нет, не мог. Вчера закрывался нормально.

Она приложила ухо к двери. Тишина. И даже телевизор не бормочет — Серафима Витальевна всегда смотрела свой любимый сериал в это время.

— Ты чего там шебуршишься? — Соседка Регина Павловна, грузная женщина в потёртом халате, выглянула из своей квартиры напротив. — Не откроешь, что ль?

— Замок… кажется, не работает, — Клавдия посмотрела на ключи в своей руке, будто они могли дать ответ.

— А-а-а, — протянула Регина Павловна, и что-то такое было в её интонации, что Клавдия сразу насторожилась. — Так Радомир твой вчера приходил. Сумки твои приволок. Сказал, мол, ты на подольше уехала. Я их к себе забрала, чтоб не сперли.

Клавдия уставилась на соседку.

— Какие… сумки?

— Ну, с одёжей твоей. Две штуки, — Регина Павловна махнула рукой в сторону своей квартиры. — Сейчас принесу.

Клавдия стояла, прислонившись к стене, и пыталась понять, что происходит. Они ведь договорились с мужем, что она уехала переночевать всего на день. К подруге. Проветриться. После того как Серафима Витальевна в очередной раз сказала: «У тебя руки не из того места выросли». Посуду и то не можешь нормально помыть». Клавдия тогда промолчала психанула и ушла проветриться на улицу, но муж не пустил ее обратно ночевать — он попросил переночевать у Миланы: «Можно к тебе? Переночевать. Иначе я её…» Милана всё поняла.

Соседка Регина Павловна вышла с двумя большими сумками.

— Вот, держи. Радомир-то сказал, что вы того… повздорили.

Клавдия смотрела на сумки, а в голове крутилось только одно: «Моя квартира. Моя. Добрачная. Я его пустила. И мать его. А теперь…»

Она достала телефон и набрала номер мужа. Гудки. Один, второй…

— Да, — голос Радомира был неожиданно спокойным.

— Что происходит? — Клавдия изо всех сил старалась говорить ровно. — Почему я не могу попасть в свою квартиру?

Пауза. Вздох.

— Клав, не нервничай. Маме… маме сейчас нужен покой. У неё давление подскочило вчера после вашего… после того… ну, ты понимаешь.

— После чего? — Клавдия почувствовала, как внутри закипает что-то опасное. — После того, как твоя мать в сотый раз меня оскорбила? А я просто переночевала у подруги

— Клав, — в голосе Радомира появились нотки усталости, — давай не сейчас. Маме правда нужен покой. Мы же договаривались, что после операции ей нужна реабилитация. Тишина. Постельный режим. А вы постоянно… ну…

— И поэтому ты выставил меня из моей же квартиры? — Клавдия почти кричала, и ей было плевать, что её слышит вся лестничная клетка. — Ты понимаешь, что это моя квартира? МОЯ! Я тебя в неё пустила! И твою мать!

— Клав, подожди немного, — Радомир говорил почти умоляюще. — Недельку. Поживи у Миланы. Или у родителей. Пожалуйста. Мама восстановится, и мы всё… уладим.

Клавдия оборвала звонок. Хотелось швырнуть телефон о стену. Закричать. Вызвать полицию. Выломать дверь.

Вместо этого она сползла на пол, прижавшись спиной к стене, и закрыла лицо руками. Она не заплачет. Нет. Не сейчас.

Регина Павловна потопталась рядом и тихо произнесла:

— Может, чаю? Зайдёшь?

Полгода. Целых полгода Радомир уговаривал её.

— Клав, ну что тебе стоит? — он сидел на краю кровати и смотрел на неё этими своими глазами, в которых она когда-то утонула без остатка. — Маме операцию назначили. Серьёзную. Потом реабилитация. Врачи, капельницы. В её квартире это невозможно — пятый этаж, нет лифта. Ты же… ты же взрослая женщина. Сможешь потерпеть. Перетерпеть.

Клавдия смотрела в потолок. Она знала, чем это закончится. Серафима Витальевна никогда не считала её достойной своего сына. «Радик, ну что ты в ней нашёл? Ни красоты особой, ни образования приличного. И характер — поганый!» Она говорила это прямо при Клавдии, словно та была глухой или невидимой.

— И сколько она пробудет у нас? — Клавдия не смотрела на мужа.

— Ну… пока не окрепнет. Месяц, может два, — Радомир взял её за руку. — Я тебе обещаю, я всё буду делать сам. И уход, и врачей, и еду. Тебе даже общаться с ней не придётся. Ты будешь на работе целыми днями. А вечером я… я буду забирать её в свою комнату. Мы телевизор посмотрим. Или ещё что-нибудь. Ты не заметишь её присутствия.

Клавдия тогда вздохнула. Может быть, хотя бы так она докажет и Серафиме Витальевне, и Радомиру, что она не чудовище. Что она способна на компромисс.

— Хорошо, — она наконец посмотрела на мужа. — Пусть приезжает. Но я хочу, чтобы ты понимал — это моя квартира. И если станет совсем невыносимо…

— Спасибо! — Радомир прервал её, целуя в щёку. — Ты самая лучшая! Я знал, что ты поймёшь.

А сейчас Клавдия сидела на кухне у Регины Павловны и бездумно размешивала чай. Сумки — две большие сумки с её вещами — стояли у стола. Муж собрал их. Муж вынес их и оставил у соседки. Всё было… продумано.

— Звони своим, — Регина Павловна смотрела на неё с беспокойством. — Родителям или кому там. Или в полицию? Это же твоя квартира, так?

— Моя, — кивнула Клавдия. — В наследство от бабушки досталась. Я её сама отремонтировала. До знакомства с Радомиром.

Она достала телефон и набрала номер матери. Та ответила после первого гудка, словно ждала звонка.

— Клавочка? Что случилось? У тебя голос…

— Мам, — Клавдия вдруг почувствовала, как слёзы подступают к горлу, — можно я приеду? Сегодня. Сейчас.

— Конечно! — в голосе матери тревога смешалась с радостью. — А что такое? Вы с Радиком…

— Потом расскажу, — Клавдия перебила её. — Я скоро буду.

Она нажала отбой и посмотрела на Регину Павловну.

— Спасибо за чай. Я поеду к родителям.

— Правильно, — закивала соседка. — Только… ты это… ты себя в обиду не давай. Квартира-то твоя.

Клавдия кивнула, подхватила сумки и вышла.

Уже в автобусе, глядя в окно на пробегающие мимо дома, она наконец позволила себе осознать произошедшее. Её муж. Её муж выставил её из собственной квартиры. Как… как ненужную вещь. Как помеху. Чтобы она не раздражала его драгоценную мамочку.

Её затрясло — то ли от гнева, то ли от обиды. Она достала телефон, хотела позвонить Радомиру, высказать всё… но отложила. Нет. Она должна всё обдумать. Успокоиться. Решить, что делать дальше.

Родители встретили её с тревогой. Особенно когда увидели сумки.

— Что случилось? — отец, Антип Васильевич, забрал у неё поклажу. — Вы что, разводитесь?

Клавдия прошла на кухню и тяжело опустилась на стул. Мать, Зинаида Игоревна, засуетилась вокруг:

— Сейчас поесть разогрею. Ты голодная?

Клавдия покачала головой:

— Мама, папа… Радомир меня из квартиры выставил. Из моей собственной квартиры.

Антип Васильевич замер:

— В каком смысле «выставил»?

— Я переночевала у Миланы. Вернулась — замок сменили. Вещи мои… к соседке вынесли.

Зинаида Игоревна охнула и присела рядом:

— Как это? Почему?

Клавдия глубоко вздохнула и начала рассказывать. Как полгода назад согласилась принять свекровь после операции. Как изо всех сил старалась сдерживаться, когда та начинала свои выпады. Как вчера не выдержала и сорвалась, как муж попросил поехать переночевать к подруге, чтобы не устраивать скандал.

— И вот… получается, я теперь бездомная, — она горько усмехнулась. — В своей же квартире.

Антип Васильевич ходил по кухне, сжимая и разжимая кулаки:

— Нет, ну это… это беспредел! Поехали прямо сейчас! Я ему… я им обоим…

— Нет, пап, — Клавдия остановила его жестом. — Ты только сделаешь хуже. Радомир скажет, что вы пришли меня… «подбивать» на скандал. А мне надо подумать.

— О чём тут думать? — возмутился отец. — Квартира твоя! Вызывай полицию, пусть его… выдворят оттуда!

— Антип, успокойся, — Зинаида Игоревна положила руку на плечо мужа. — Клава правильно говорит. Тут надо… с холодной головой.

Она повернулась к дочери:

— Клавочка, может, это недоразумение? Может, он погорячился? Вы же столько лет вместе. И любите друг друга…

— Мам, он СПЛАНИРОВАЛ видимо это, — Клавдия почувствовала, как внутри снова поднимается горячая волна. — Он подготовился. Собрал мои вещи. Сменил замок. И всё это, пока меня не было. Это не… выплеск эмоций. Это. Обдуманное. Решение.

Она встала:

— Я пойду лягу. Устала. Завтра… завтра буду решать, что делать.

Клавдия лежала в своей старой комнате, смотрела в знакомый с детства потолок и думала. Может, Радомир прав, и ей просто переждать неделю? Может, свекровь действительно нужен покой? Может…

Зазвонил телефон. Милана.

— Ну как ты? Добралась?

— Да, я у родителей, — Клавдия села на кровати. — Радомир… он меня выставил, Мил6 представляешь… Из моей же квартиры.

— Как выставил?! — Клавдия почти увидела, как у подруги округлились глаза. — В смысле?

— В прямом. Я приехала — замки сменены. Вещи мои соседке отдал. Сказал «подожди недельку».

— Нихо-хо себе! — в голосе Миланы звенело возмущение. — И ты… что ты будешь делать?

— Не знаю, — Клавдия потёрла лоб. — Родители, конечно, зовут полицию вызывать. Но…

— Но ты же любишь его, — тихо закончила Милада. — И думаешь, может, правда подождать?

— Да, — призналась Клавдия. — Мы же пять лет вместе. У всех бывают… сложности. Может, ему просто нужно время с матерью побыть. Она всё-таки после операции…

— Клав, ты себя слышишь? — Милада была предельно серьёзна. — Он. Тебя. Выгнал. Из твоего же дома. Это… это не «сложности». Это предательство. Если ты сейчас это проглотишь, он решит, что может делать с тобой всё, что угодно.

Клавдия молчала. Где-то в глубине души она знала, что Милана права.

— Я… подумаю ещё. Спасибо, что позвонила.

Она отключилась и снова легла, уставившись в потолок. А в голове крутились слова мужа: «Подожди недельку. Пожалуйста. Мама восстановится, и мы всё уладим».

Прошло три дня. Клавдия не выходила на связь с Радомиром. Он тоже не звонил. Она почти убедила себя, что всё образуется, что нужно просто переждать, дать время…

И тут позвонила Регина Павловна.

— Клавдия, ты это… сидишь?

— В каком смысле? — Клавдия напряглась.

— Тут твоя… свекровь эта… ходит по соседям, — Регина Павловна говорила быстро, словно боялась, что её прервут. — Спрашивает, не замечали ли мы чего странного в твоём поведении. Говорит, ты того… психически нестабильная. Кричишь часто, агрессивная. И «всё это на почве гормонального сбоя».

Клавдия почувствовала, как холодеет.

— И… что ей отвечают?

— Да кто ж ей такую ерунду подтвердит! — фыркнула Регина Павловна. — Я ей так и сказала — нормальная ты. С характером, конечно, но кто без него? А она мне: «Не скажите, не скажите, она давно лечиться должна. Она на меня набрасывалась. Она явно не понимает происходящего — я с операции, а она меня ругает, выгоняет, швыряется вещами. Мы с сыном как раз готовим документы на освидетельствование».

Клавдия задохнулась от возмущения:

— На какое ещё освидетельствование?!

— Во-во, я о том же! — Регина Павловна явно была на её стороне. — Это они тебя под… это самое… недееспособность подвести хотят. А потом — р-раз, и квартирка-то ваша общая. Как у мужа с женой. А потом наверняка выяснится, что ты «не можешь ей распоряжаться». Я видела в передаче одной — такое муженёк устроил. Чуть не увёл всё имущество.

Клавдия сглотнула:

— Спасибо, что позвонили, Регина Павловна. Я… я разберусь.

Она положила трубку и замерла. В голове эхом звучали слова соседки: «Готовим документы на освидетельствование».

Это бред сумасшедшего.

Клавдия сидела на кухне, обхватив ладонями остывшую чашку. Мать тревожно поглядывала, отец ходил из угла в угол.

— И что делать? Документы-то все там остались! — выпалила она. — Даже паспорт в сумке.

— Ничего, восстановим, — буркнул отец. — Только сначала по шее этому… благоверному надо надавать.

— Пап, перестань, — поморщилась Клавдия. — Мне нужен совет, а не… это.

Мать подсела ближе:
— Помнишь Толика? Ну, который с тётей Валей через стенку жил? Он сейчас нотариусом работает. Тут недалеко.

— И что я ему скажу? — Клавдия невесело усмехнулась. — Здрасьте, меня муж из квартиры выпер, документов нет, помогите?

— А что, неплохое начало, — отец внезапно остановился. — Надо с кем-то знающим посоветоваться. А то полезем сами — ещё хуже сделаем.

Через час они втроём топтались у обшарпанной двери с табличкой «Нотариус». Клавдия нервно теребила рукав.

— Ну? — подтолкнул отец. — Стучи давай.

Анатолий Петрович, лысоватый мужчина с усталыми глазами, слушал, почёсывая подбородок. Перебил только раз:
— То есть свекровь соседей обходит, про твоё состояние выспрашивает? Дело дрянь.

— Это так плохо? — Клавдия напряглась.

— Не то слово, — нотариус поскрёб ручкой по столу. — Они, походу, тебя под недееспособность подвести хотят. А потом — р-раз! — и муженёк заявит, что общим имуществом распоряжается.

— Но это же моя квартира! Добрачная — голос Клавдии дрогнул.

— Вот именно, что твоя, — кивнул Анатолий Петрович. — Иначе бы так не суетились. Слушай, я знаю одного толкового юриста…

— А документы? Как без них? — вклинился отец.

— Восстановим, не проблема, — отмахнулся нотариус. — А пока… — он нацарапал что-то на листке, — вот, позвони этому человеку. Объясни ситуацию. Скажи, от меня.

Клавдия взяла бумажку, разглядывая телефонный номер.

— И что делать дальше?

— Разводиться, — пожал плечами Анатолий Петрович. — И выселять. Обоих. Ты ж не хочешь с таким жить? После такого?

Клавдия замялась. Перед глазами мелькнуло лицо Радомира — утреннее, сонное, родное. Было родное. Когда-то.

— Не хочу, — тихо сказала она.

— Ну вот, — кивнул нотариус. — Звони адвокату. Действуйте быстро, пока они свои бумажки на экспертизу не настрочили.

Выйдя на улицу, Клавдия глубоко вдохнула. Хватит. Хватит бояться. Пора возвращать своё.

Через неделю Радомир получил письмо. В нём было два уведомления — о подаче искового заявления о расторжении брака и о выселении из жилого помещения.

Он позвонил ей сразу же:

— Клава? Что это такое? Что за… что происходит?

Голос мужа звучал обеспокоенно. Растерянно. Испуганно. Клавдия когда-то любила его голос. Сейчас он вызывал только усталость.

— А ты не понимаешь? — она говорила спокойно. Слишком спокойно. — Я расторгаю наш брак. И выселяю вас. Обоих.

— Но… как же… мы же договорились! — Радомир нервно дышал в трубку. — Неделя! Ты сказала…

— Я ничего не говорила, — перебила Клавдия. — Это ты сказал «подожди недельку». И я подождала. Узнала много интересного. Например, что вы с матерью готовите документы для психиатрического освидетельствования. Чтобы признать меня недееспособной.

Тишина. Долгая, звенящая тишина.

— Клав, — наконец произнёс Радомир, и в голосе его звучало что-то похожее на раскаяние, — ты же понимаешь, это всё… это из-за мамы. Она… она после операции, ей нужен покой…

— Нет, — Клавдия чуть повысила голос. — Это не из-за твоей мамы. Это из-за тебя. Ты выбрал сторону. Всегда выбирал её. И вот теперь… окончательно выбрал.

Она помолчала и добавила:

— Я потеряла не только дом. Я потеряла тебя. Точнее, ты потерял меня. Но теперь я верну хотя бы дом.

Радомир заговорил быстро, сбивчиво:

— Клав, мы можем всё решить! Давай поговорим! Я… я перевезу маму обратно к ней. Я сделаю всё, что…

— Поздно, — Клавдия оборвала его. — Слишком поздно.

Она отключилась, не дожидаясь ответа.

Клавдия бросила телефон на кровать и откинулась на подушку. Странно. Должна бы реветь, а внутри — пусто и легко. Как будто наконец-то выдохнула после долгой задержки дыхания.

«Вот и всё», — подумала она, глядя в потолок. Бабушкина квартира. Её собственный угол, который она так глупо чуть не потеряла. Больше такого не повторится. Никогда.

Вспомнились слова Миланы: «Предал раз — предаст снова». Тогда злилась на подругу, а теперь понимает — та была права. С самого начала права.

Радомир сделал выбор. Теперь её очередь.

Ты мнe прoтивнa и уже очень давно — я подаю на развод, покинь квартиру: бросил муж, думая, что я в слезах уползу. Но не тут-то было

Подлая математика семейной жизни: выжать максимум, вложив минимум. Дождаться последнего ипотечного платежа. Избавиться от ненужного балласта. Получить свою долю. Только вот в этом уравнении появилась непредсказуемая переменная.

Лизавета держала в руках справку о последнем платеже по ипотеке и не могла поверить — десять лет долгов позади. Десять лет кредита, бесконечных платежей, экономии на всём, чтобы заплатить банку эти проценты.

«Свобода», — думала она, накрывая на стол. Хотелось отметить хотя бы чаем с тортом.

Сколько раз она возвращалась домой за полночь с опухшими от усталости глазами, а он сидел в кресле и рассказывал, как его снова подвели: то начальник оказался самодуром, то компанию неожиданно купили москвичи и всех поувольняли, то напарник подставил. Вечная карусель причин и оправданий, а суть одна — Олег нигде не задерживался дольше года.

— И представляешь, Лиза, они мне опять зарплату задержали, — жаловался он. — Третий месяц обещают на следующей неделе. Бессовестные…

И она в очередной раз доставала заначку, чтобы заплатить за квартиру. А через месяц Олег приходил с новостью, что нашёл перспективное место — и всё начиналось сначала.

Она научилась не злиться. Выработала иммунитет к его обещаниям. Олег не пил, не гулял — просто не умел или не хотел задерживаться на одном месте. Прирожденный странник, как он сам себя называл. А ей приходилось быть прирожденной рабочей лошадкой.

Алина, их дочь, скоро вернётся из школы, а Олег задерживался. Как обычно. На его последней работе часто бывали авралы. Или, по крайней мере, так он объяснял свои поздние возвращения.

Дверь распахнулась с грохотом, свалив с вешалки куртку. Лизавета вышла в коридор — и замерла. Олег стоял посреди прихожей.

— Что случилось? — спросила она, чувствуя, как по спине ползёт холодок.

Олег вперил в неё взгляд — чужой, ледяной, будто смотрел на таракана.

— Я подаю на развод, — произнёс он, и голос его звенел странной смесью торжества и облегчения. Он будто годами репетировал эту фразу и теперь наконец выплёскивал её наружу. — Ты мне противна и уже очень давно. Покинь квартиру.

Слова хлестнули Лизавету, как пощёчина. Она физически отшатнулась, словно от удара. В глазах Олега не было ни капли сожаления – только холодный расчёт и какое-то мутное удовлетворение, как у человека, который наконец сбрасывает с себя надоевший груз.

Лизавета уставилась на него, не веря своим ушам.

— Чего?

— Не притворяйся, что не понимаешь, — поморщился Олег. — Собирай вещи и убирайся отсюда.

— Олег, ты попутал? — она нервно рассмеялась, думая, что это какой-то дурацкий розыгрыш. — Мы только-только выплатили ипотеку. Десять лет платили…

— Вот именно, — перебил он с нескрываемым ехидством. — МЫ платили. И теперь квартира НАША. А значит, МЫ её продадим и поделим деньги. Половина мне, половина — тебе. И разбежимся по своим углам.

— Что за бред ты несёшь? — Лизавета начинала злиться. — Десять лет вместе жили в этой квартире и вдруг…

— Да не вдруг! — рявкнул Олег. — Просто я ждал! Ждал, когда закончится эта кабальная ипотека! Не хотел платить еще и кредит после развода! Когда можно будет продать квартиру и получить нормальные деньги, а не копейки!

Она смотрела на него, как на сумасшедшего. В голове не укладывалось — этот человек, с которым она прожила столько лет, оказывается, все эти годы просто ждал…

— Погоди, — Лизавета подняла руку, пытаясь осмыслить происходящее. — Ты хочешь сказать, что всё это время просто ждал, когда я выплачу ипотеку?

— Именно, — Олег вдруг улыбнулся, и от этой улыбки у неё свело живот. — Я ждал, когда ты сделаешь всю работу. Так что пакуй шмотки и проваливай. У меня другая жизнь намечается.

В этот момент в коридоре появилась Алина — шестнадцатилетняя копия матери. Она остановилась, переводя взгляд с одного родителя на другого.

Она замерла, глядя на их напряжённые лица.

— Что у вас тут происходит?

— Твой отец хочет развестись, — сказала Лизавета. — И выгнать нас из квартиры.

— Что? — Алина растерянно посмотрела на отца. — Пап, ты серьезно?

— Алина, это взрослые дела, — сказал Олег с раздражением. — Не лезь.

— Как это не лезь? — Алина повысила голос. — Это и мой дом тоже! С какого это перепугу нам уезжать? — Алина шагнула к отцу. — Ты чего удумал?

— Просто продадим квартиру и разделим деньги, — сказал Олег. — Всем хватит.

— Значит, так, — сказала Лизавета, выпрямляясь. — Я никуда отсюда не уйду. Тем более с ребёнком. Хочешь развода — пожалуйста. Но из квартиры я не съеду, пока не будет решения суда.

— Как хочешь, — усмехнулся Олег. — Тогда будем решать через суд. Я уже консультировался с юристом. Квартира общая, я имею право на свою долю.

— Значит, через суд, — кивнула Лизавета. — Думал, я в слезах уползу? Не тут-то было.

— Не хочешь по-хорошему — будет по-плохому, — Олег достал телефон. — Я уже говорил с юристом. Квартира в совместной собственности, и по закону я имею право на свою долю. Не съедете сами — подам в суд на принудительную продажу.

— Ты не можешь…

— Могу, — отрезал он. — И сделаю. Советую побыстрее начать искать себе другое жилье. У тебя месяц.

Он развернулся и пошел в спальню, открыл шкаф и начал швырять вещи в огромный чемодан.

— Ну и куда ты сейчас?

— Куда надо, — бросил Олег через плечо. — Нечего время терять.

Дни тянулись как резина. Лизавета не спала ночами, прокручивая в голове одни и те же мысли. Десять лет… Десять лет она вкладывала всю себя в эту квартиру, в их будущее. А он, оказывается, просто ждал момента.

Каждый раз, когда она вспоминала его слова — «Ты мне противна уже очень давно» — внутри что-то обрывалось. Как можно было жить вместе, спать в одной постели, растить дочь — и при этом просто выжидать подходящего момента?

В шкафу она нашла альбом с их свадебными фотографиями. Молодой Олег смотрел в камеру с таким счастливым лицом. Неужели всё это было ложью? Или что-то случилось потом, что превратило его в этого холодного, расчетливого человека?

Повестка в суд пришла через неделю — Олег не медлил, требуя раздела имущества. Алина ходила молчаливая, бледная, всё больше запираясь в своей комнате.

— Куда мы переедем? — спросила она за завтраком, ковыряя вилкой омлет. — У нас же на новую квартиру не хватит…

Лизавета вздохнула, собираясь сказать что-то ободряющее, но в этот момент зазвонил телефон. На экране высветилось «Валентина Петровна», и сердце ухнуло куда-то вниз.

— Да? — осторожно ответила она.

— Лизавета, нам нужно встретиться, — голос свекрови звучал как обычно — сухо и по-деловому. — Сегодня я заеду к вам. В семь. Олега не будет?

— Он же почти не появляется дома…

— И отлично, — отрезала Валентина Петровна. — Жди меня в семь.

Ровно в семь свекровь сидела на кухне. У Лизаветы мелькнула странная мысль — она всегда выглядит так, будто собирается давать интервью.

— Я знаю, что натворил мой сын, — начала Валентина Петровна без обиняков. — И можешь мне поверить — это не пройдёт ему даром.

Лизавета непонимающе смотрела на неё.

— Вы… не поддерживаете его решение?

— А почему я должна поддерживать такое поведение? — вдруг очень по-простому сказала свекровь. — Нет, Лизавета, некоторые вещи нельзя оправдать тем, что он мой сын.

Лизавета изумлённо моргнула. За все годы она ни разу не слышала от свекрови крепкого словечка.

— Всё равно ничего не выйдет, — вздохнула она. — Закон на его стороне. Суд разделит всё пополам, квартиру придётся продать…

— А вот тут ты ошибаешься, — Валентина Петровна чуть подалась вперёд. — Квартира будет ваша с Алиной.

— Как?

— Потому что на первый взнос давала деньги я, — свекровь прищурилась. — Тридцать процентов стоимости всей квартиры — мои кровные. Я продала дачу, помнишь? И отдала вам деньги на первый взнос.

— Но это же было так давно…

— Десять лет, — кивнула Валентина Петровна. — Ровно десять лет назад. И по закону я всё ещё могу доказать, что часть этой квартиры — моя. У меня сохранились все банковские выписки и заявление Олега с указанием, для чего эти деньги предназначались.

Лизавета широко раскрыла глаза:

— Вы хотите сказать…

— Я подам в суд и потребую признания своей доли. А потом перепишу её на Алину, — Валентина Петровна гневно раздула ноздри. — Пусть только сынок попробует после этого вас выселить!

— Вы это сделаете? — Лизавета ковыряла ложкой остывший чай. — Он же… всё-таки ваш сын.

Валентина Петровна глянула в сторону дверей, где стояла Алина. Та застыла с учебником в руках, боясь пошевелиться.

— Знаешь, дорогая, — медленно начала свекровь, разглаживая салфетку на коленях, — когда-то я тоже думала, что материнство — это такой долг, когда всегда на стороне своего ребёнка. А потом жизнь повернулась иначе… Сын вырос, и оказалось, не всегда его поступки можно оправдать.

Она помолчала, глядя куда-то в стену, будто видела там что-то своё.

— То, что он задумал — это подлость. Просто обычная человеческая подлость. Я растила его не для того, чтобы он оставил без крыши дочь и жену.

Алина шмыгнула носом. Валентина Петровна обернулась, увидела её и протянула руку:

— Иди сюда, егоза.

Алина подбежала и прижалась к бабушке. Та неловко приобняла её одной рукой, мягко погладила по спине.

— Ладно тебе, реветь ещё… Справимся. Не такие дела решали.

У здания суда было холодно и ветрено. Лизавета поправила шарф, стараясь не смотреть по сторонам. Алина взяла её под руку, крепко вцепившись в локоть.

— Мам, а если…

Договорить она не успела — навстречу из такси вышел Олег. Когда он увидел их, в глазах промелькнуло что-то похожее на стыд.

— Привет, — буркнул он.

Лизавета молча кивнула. Алина отвернулась.

Но заметив мать, вздрогнул:

— Мама? Ты-то здесь зачем?

— Я тоже выступаю в этом процессе, — сухо отозвалась Валентина Петровна.

— В каком смысле?! — Олег аж подпрыгнул. — Ты что, собираешься поддерживать эту…

— Закрой рот, — оборвала его мать так, что у него отвисла челюсть. — Не смей оскорблять Лизавету. Это ты во всём виноват, а не она.

— Да что с тобой такое?! — он схватил мать за локоть. — Опомнись! Ты должна быть на моей стороне!

— Отпусти меня, Олег, — Валентина Петровна стряхнула его руку. — И запомни: я никому ничего не должна. Тем более такому… такому подлецу, как ты.

Олег уставился на мать, как на умалишённую:

— Ты с ума сошла? Я твой сын!

— К сожалению, — холодно обронила Валентина Петровна и шагнула в зал суда.

В суде Лизавета чувствовала себя словно во сне. Адвокаты говорили сухим, официальным языком о «совместно нажитом имуществе», «равных долях супругов», «правовых основаниях для раздела».

Олег устроился на скамье в зале суда, изредка поглядывая на часы. Он даже не пытался скрыть полуухмылку, словно выигрыш был у него в кармане. Периодически перешептывался со своим адвокатом, кивал на какие-то документы.

Лизавета ловила эти взгляды — самоуверенные, почти насмешливые. «Десять лет, — думала она. — Десять лет платежей, недосыпов, подработок — и вот теперь он просто заберет половину…»

Когда объявили выступление Валентины Петровны, в зале повисла тишина. Она поднялась — невысокая, прямая, в строгом темно-синем костюме. Не та заботливая бабушка, которая приносила пироги по воскресеньям, а совсем другой человек. Она поправила очки и заговорила — тихо, но так, что каждое слово было слышно:

— Я хочу заявить о своей доле в этой квартире. Тридцать процентов стоимости были оплачены мной.

Она достала из папки документы и протянула их судье:

— Вот банковские выписки, подтверждающие перевод средств на первоначальный взнос за квартиру, а здесь — заявление от моего сына с указанием целевого назначения этих денег.

Лизавета увидела, как меняется лицо Олега. Самоуверенность сменилась растерянностью, а потом паникой. Он судорожно зашептал что-то на ухо своему адвокату.

— Мама, ты чего творишь-то? — не выдержал Олег, вскакивая с места. — Это же наша квартира!

— Нет, Олежа, — возразила Валентина Петровна, поворачиваясь к сыну. — Это не твоя квартира. Это квартира, которую тащила на своём горбу Лизавета, пока ты менял работы, как перчатки. Я помогла вам её купить, но не для того, чтобы ты потом оставил семью без крыши над головой.

— Это был подарок! — заорал Олег, краснея от натуги. — Ты сама говорила.

— А на что я ещё могла надеяться? — парировала Валентина Петровна. — На то, что ты выкинешь такой фортель? Бросишь семью, как только появится возможность срубить денег? У нас в роду мужчины так не поступали никогда!

Судья призывал к порядку.

Когда все высказались, судья удалился на совещание.

Лизавета чувствовала, как колотится сердце. Ладони вспотели.

И наконец, судья вернулся в зал, все встали.

— Рассмотрев материалы дела и выслушав стороны… — судья монотонно зачитывал формулировки, от которых у Лизаветы звенело в ушах.

Наконец он дошел до главного:

— Суд признает долю Валентины Петровны в размере тридцати процентов от стоимости квартиры. Остальные семьдесят делятся между супругами поровну.

Лизавета не сразу поняла, что это значит. До неё доходило медленно… Тридцать процентов — свекрови, а им с Олегом — по тридцать пять. И главное — Олег не может заставить их продать квартиру. Она растерянно посмотрела на Валентину Петровну. Та лишь коротко кивнула.

— Вот здесь подпишите, — нотариус пододвинул бумаги.

Они сидели втроем — Лизавета, Алина и Валентина Петровна. Простой офис, запах кофе и бумаг. Алина нервно постукивала карандашом по столу.

— Ну вот и всё, — Валентина Петровна аккуратно сложила бумаги. Они сидели в офисе нотариуса, только что завершив процедуру дарения.

— Так это теперь моё? — недоверчиво спросила она, глядя на документ.

— Твоё, — кивнула бабушка, расписываясь. — Только пока тебе восемнадцать не исполнится, распоряжаться будет мама.

— Не знаю, как и благодарить вас, — пробормотала Лизавета, всё ещё не до конца веря в происходящее.

— Вот только не надо этих телячьих нежностей, — поморщилась Валентина Петровна. — Я просто исправляю то, что натворил мой сын. Недосмотрела в своё время, вот и пожинаю плоды.

Они чуть не столкнулись с Олегом в дверях — тот ввалился в квартиру без звонка. Выглядел он помятым и злым.

— Где мать? — бросил он, не глядя на бывшую жену.

— На кухне.

Он прошагал мимо Лизаветы, толкнув её плечом, и та услышала, как загремел его голос:

— Нам надо поговорить!

— Валяй, — сухо отозвалась Валентина Петровна.

— Да как ты можешь так со мной?! — заорал Олег, и Лизавета вздрогнула — никогда не слышала, чтобы он так разговаривал с матерью. — Ты моя мать или кто?! Почему ты предала меня?!

— Предала? — переспросила Валентина Петровна с таким спокойствием, что у Лизаветы мурашки побежали по коже. — Это ты о чём?

— Ты лишила меня моих денег!

— Я лишила тебя возможности выбросить на улицу твою дочь, — парировала мать. — Или ты забыл, что у тебя есть ребёнок?

— Да какие проблемы с этим ребёнком?! — взревел Олег. — Алине шестнадцать! Не пять! Она прекрасно проживёт и так!

— Где? — поинтересовалась Валентина Петровна. — В какой квартире? На какие деньги?

— У Лизки нормальная работа!

Лизавета застыла в дверях кухни:

— Конечно — я же пашу на полторы ставки, — процедила она. — А кормить и одевать Алину — на это тебе наплевать?

— Я буду платить алименты, — огрызнулся Олег.

— Да у тебя зарплата мизерная! — Лизавета не выдержала. — На твои алименты даже на неделю продуктов не купишь!

— Зато у Натальи Викторовны зарплата — огонь, да? — съязвила Валентина Петровна. — Твоя начальница хоть знает, что ты на ней жениться собрался?

Олег вдруг покраснел:

— Откуда ты…

— Не важно, — отрезала мать. — Важно, что ты больше не получишь ни копейки из стоимости этой квартиры. Ты её не заслужил. И дочь свою тоже не заслужил. Так что будь любезен — выметайся отсюда.

— Это ещё не конец! — пригрозил Олег, тыча пальцем в мать. — Я до самого верха дойду, до Верховного суда!

— Иди, — Валентина Петровна безмятежно пожала плечами. — С документами у меня всё в порядке. Так что можешь биться хоть об стену — ничего не изменится.

Когда Олег хлопнул дверью так Лизавета опустилась на стул:

— Он всегда таким был? — спросила она устало. — Или это я чего-то не разглядела?

Валентина Петровна с минуту молча смотрела перед собой.

— Он всегда был немного эгоистом, — нехотя призналась она. — Но чтобы вот так… Нет, такого я не ожидала. Прости меня, Лизавета. Я недоглядела.

— Да при чём тут вы? — махнула рукой Лизавета. — Каждый сам отвечает за свои поступки.

Они надолго замолчали. Две женщины с разных полюсов жизни, внезапно оказавшиеся союзницами.

— А вы знаете, что сказала мне вчера Алина? — улыбнулась Лизавета. — «Мам, а давай бабушка к нам переедет? Зачем ей одной в своей квартире куковать!»

— Вот ещё! — фыркнула Валентина Петровна, но в её глазах промелькнула искорка тепла. — Не хватало мне с вами в одной квартире толкаться! У меня своя жизнь, вообще-то.

— А вы приезжайте к нам, — предложила Лизавета. — На выходные. Алина пирог печь научилась, представляете?

— Надо же, — Валентина Петровна приподняла брови. — А она у нас, оказывается, с талантами что ли?!

— Есть в кого, — улыбнулась Лизавета, и, к её удивлению, свекровь улыбнулась в ответ.