Ловко ты избавилась от моей родни, — с уважением посмотрел на меня муж

— Оль, а борщ с пампушками будет? — голос Сергея из коридора, еще до того, как скрипнула входная дверь.

— Будет, будет, — ответила она, не оборачиваясь. — Куда ж в пятницу без борща?

Запах варёной свёклы. Стук ножа о разделочную доску. Тиканье часов на стене кухни — древних, ещё бабушкиных. Хлебные крошки на скатерти в мелкий цветочек. Ольга водила по ним пальцем, собирая в маленькую горку. Вечер пятницы. Наконец-то.

Сорок восемь — это когда устаёшь от людей быстрее, чем двадцать лет назад. Когда понимаешь цену тишины. Когда каждый вечер после работы хочется завернуться в плед и не отвечать на звонки.

— У Марьи Степановны сегодня день рождения отмечали, — Сергей зашёл на кухню, чмокнул её в щёку. — Торт был, чай. Но я только кусочек съел, берёг место для твоего борща.

— Правильно делал, — кивнула Ольга. — Я с утра мясо хорошее купила. На рынке.

Борщ выходил всегда одинаково красным. Густым. Правильным. Ольга помешала его медленно, деревянной ложкой с потёртой ручкой. Сергей любил с чесночными пампушками. С мясом — обязательно. С зеленью — щедро. Двадцать семь лет — каждую пятницу. Ритуал. Якорь в бушующем море повседневности.

Телефон завибрировал. Сердце дрогнуло. Стало вдруг тесно в горле — как всегда в последнее время, когда на экране высвечивалось «Тома. Сестра мужа».

«Мы в районе твоём, за продуктами заехали. Думаю, на часик к вам заглянем. С конфетами».

Не вопрос — утверждение. Не просьба — констатация факта. Они уже в пути. Уже предвкушают горячий борщ. Уже знают, что их пустят.

— Серёж, — позвала Ольга, не отрывая взгляд от телефона. — Тамара твоя написала. Говорит, заедут к нам. На часик. С конфетами.

— Ну и хорошо, — отозвался он из комнаты. — Посидим, чайку попьём. Давно не виделись.

— В прошлую пятницу виделись, — тихо произнесла Ольга. — И в позапрошлую. И до этого.

— Что-что?

— Ничего. Говорю, хорошо, что заедут.

Ольга положила ложку. Посмотрела на свои руки — с плотной сеткой вен, с пятнами от свёклы на пальцах. Закрыла глаза.

А что Ольга? Ольга готовит. Стирает постельное — после их детей. Протирает лужи воды в ванной — после их душа. Слушает бесконечные истории про «больную спину» Тамары. И про то, как Роме не везет на работе — уже пятнадцатый год подряд. И улыбается. Потому что «нельзя же родственников не принимать».

— Ты что там застыла? — Сергей заглянул на кухню. — Эй, всё в порядке?

— В абсолютном, — ответила Ольга, открывая глаза. — У нас достаточно пампушек на всех?

— Может, ещё испечь? — виновато улыбнулся он. — Тома их очень любит.

Где-то глубоко внутри, под ребрами — там, где обычно только усталость и чувство долга, — затеплился огонек. Маленький. Опасный. Похожий на искру в сухой траве.

— Знаешь, — медленно произнесла Ольга, — я думаю, пампушек хватит ровно на двоих. На нас с тобой.

— Что? — Сергей растерянно посмотрел на неё. — А как же Тома? И Рома? И дети их?

— Они ведь с конфетами едут, — Ольга пожала плечами. — Будут пить чай с конфетами.

Она повернулась к зеркалу на стене. Оно отразило что-то новое в её глазах. Какую-то решимость. План. Или, может быть, тихий бунт — против незваных гостей, против конфет вместо уважения, против традиций без любви.

— Оль, ты чего это? — Сергей нахмурился. — Не заболела?

— Нет, — покачала головой Ольга. — Наоборот. Кажется, выздоравливаю.

Огонёк под рёбрами разгорался всё ярче.

Тихая революция
Звонок в дверь раздался ровно через двадцать минут. Словно по часам. Словно стрелка на циферблате бабушкиных ходиков сама подтолкнула гостей к порогу.

— Открой, пожалуйста, — попросила Ольга мужа, не отрываясь от плиты. — Я тут занята.

Из прихожей донеслись голоса. Тамарин — звонкий, с особой интонацией человека, уверенного в своём праве быть везде как дома. Громкий смех Ромы. Детский топот.

— Олечка! — Тамара влетела на кухню с коробкой конфет. — А мы вот, мимо ехали! Дай-ка обниму тебя!

От Тамары пахло сладкими духами и сигаретами. Она положила коробку на стол, скинула кардиган на спинку стула и тут же открыла холодильник — не спрашивая, просто так.

— Ой, борщ! — всплеснула руками. — Как чувствовала! А я сегодня не готовила, думаю, на выходных отдохну.

Ольга молча перелила борщ из кастрюли в супницу. Достала тарелки — ровно две.

— Серёжа, — позвала она мужа. — Ужин готов.

— А нам? — удивлённо приподняла брови Тамара.

— А вы же на часик, с конфетами, — Ольга мягко улыбнулась. — Не голодные, наверное.

Повисла пауза. Тяжёлая. Вязкая. Как сметана, которую Ольга аккуратно выложила в две розетки.

— Что значит не голодные? — Тамара растерянно посмотрела на брата, потом на Ольгу. — Ты что, не рада нам?

— Почему же, — Ольга пожала плечами. — Рада. Чай заварю сейчас. К конфетам.

Рома заглянул на кухню, за его спиной маячили две детские головы.

— Ого! Борщик! А у нас как раз животы подвело, — он потёр руки. — Сколько нас? Шесть? Хватит?

— Пять, — тихо поправил Сергей. — Оля… э-э… не будет.

— Я не голодна, — кивнула Ольга. — А борща, боюсь, только на двоих. Экономлю. Конец месяца, сами понимаете.

— Да ладно тебе, Оль, — фыркнула Тамара. — Что ты как не родная? Неужто для семьи пожалеешь?

Сергей переводил взгляд с сестры на жену. Внезапно в его глазах мелькнуло что-то новое — то ли понимание, то ли удивление.

— Тома, вы правда на часик? — спросил он неожиданно твёрдо. — Просто мы с Ольгой… планы у нас были. На вечер.

— Какие ещё планы в пятницу вечером? — Тамара подозрительно сощурилась. — Сериал смотреть?

— Хотя бы и сериал, — Ольга поставила на стол заварочный чайник. — Своя жизнь, знаешь ли.

Тамарины щёки вспыхнули. Рома покашлял, отводя глаза.

— Мама, а кушать? — пропищал младший из детей.

— Сейчас поедем в Макдональдс, — неожиданно решительно ответила Тамара. — Раз уж тут нам… не очень рады.

Ольга промолчала. Только поставила две чашки для чая. Тоже ровно две.

— Ну, мы пойдём, пожалуй, — Тамара потянулась за кардиганом. — Раз уж у вас такой… экономный вечер.

Когда за ними закрылась дверь, Сергей медленно повернулся к жене.

— Оля, это что сейчас было?

— Стратегия, — спокойно ответила она, наливая борщ в тарелки. — Садись, остынет.

Он помялся у стола, потом опустился на стул.

— Я думал, ты любишь их принимать…

— Любила когда-то, — Ольга протянула ему пампушку. — Пока это не стало еженедельной повинностью.

Борщ парил в тарелках. Тишина обволакивала кухню — непривычная, звенящая.

— Думаешь, обиделись? — спросил Сергей, зачерпывая ложкой борщ.

— Уверена, — кивнула Ольга. — И это только начало.

— Начало чего?

Ольга не ответила. Улыбнулась самой себе. Той — новой — которую сегодня увидела в зеркале. Женщине с искрой в глазах. С планом. С тихой решимостью вернуть себе дом и пятничные вечера.

На следующей неделе телефон зазвонил в четверг.

— Олечка, — медовым голосом пропела Тамара. — Мы завтра заглянем ненадолго. С тортиком! Домашним! Я сама испекла.

— Конечно, Томочка, — так же сладко ответила Ольга. — Заглядывайте. Только у нас… санитарный день завтра.

***

Пятничный вечер третьей недели операции «Свобода» — так Ольга стала называть свою маленькую войну — начался с генеральной уборки. Она достала из кладовки старые резиновые перчатки. Жёлтые. С растрескавшимися кончиками. Налила в ведро воды, щедро плеснула хлорки. Запах — как в больнице перед комиссией. Едкий. Въедливый.

— Что это ты? — Сергей появился на пороге ванной, поморщился от запаха.

— Готовлюсь, — коротко ответила Ольга. — Тамара с Ромой едут. С тортом на этот раз.

— Опять? — он вздохнул. — И что будем делать?

— Увидишь, — Ольга подмигнула ему. За эти недели между ними возникло что-то новое. Заговорщическое. Почти забытое чувство «мы против целого мира».

В дверь позвонили ровно в шесть. Ольга посмотрела на себя в зеркало — растрёпанная, в старом халате, с тряпкой в руке — и улыбнулась. Идеально.

— Открой, Серёж, — крикнула она. — Я занята!

Голоса в прихожей. Тамарин — с наигранной весёлостью. Ромин — с привычной бодростью человека, уверенного, что сейчас его накормят. Детский шёпот.

— А вот и мы! — пропела Тамара, входя в квартиру. — С тортиком! Медовик, между прочим. Три часа пекла!

— Ой, как неудобно, — Ольга выглянула из ванной, демонстративно размахивая тряпкой. — У нас тут… непредвиденное.

— Что случилось? — Тамара с подозрением посмотрела на брата, потом на Ольгу.

— Понимаешь, у нас Дениска… — Ольга понизила голос. — Ротавирус подхватил. Всю ночь рвало. Сейчас только уснул, бедняжка.

— Какой Дениска? — Рома переглянулся с женой. — У вас же детей нет.

— Соседский мальчик. Родители на свадьбу уехали в другой город. Попросили присмотреть. А тут такое…, — не моргнув глазом, ответила Ольга. — Представляете, разболелся. Я вот теперь хлоркой всё обрабатываю. Такая зараза эти вирусы, на поверхностях до пяти дней живут.

Она сделала шаг вперед, взмахнув тряпкой. С неё капала вода с резким запахом хлорки. Тамара инстинктивно отступила.

— Так может… мы в другой раз? — она прижала к себе коробку с тортом.

— Да что ты! — всплеснула руками Ольга. — Проходите! Я вам сейчас… Ой, только посуду всю надо прокипятить еще раз. И полотенца сменить. И…

— Нет-нет, — Тамара замотала головой. — Детки маленькие, им нельзя заразиться. Мы лучше… потом.

— Да вы что! — Ольга сделала ещё шаг. — Сергей так радовался! Правда, Серёж?

Сергей стоял в сторонке, пряча улыбку в усах.

— Ага, — кивнул он. — Очень.

— В следующую пятницу заедем, — Рома потянул детей к выходу. — Когда… санитарная обстановка улучшится.

Когда дверь за ними закрылась, Ольга и Сергей переглянулись. Тишина. Потом — смешок. Потом — смех. Настоящий, искренний. Вдвоём. Как давно не смеялись.

— Бедный несуществующий Дениска, — Сергей вытирал слёзы. — Как ты это придумала?

— Импровизация, — Ольга стянула перчатки. — Сработало же?

— Ещё как! — он помолчал. — Но они ведь вернутся. В следующую пятницу.

— А мы будем готовы, — Ольга кивнула. — С новым планом.

…

Три пятницы. Три представления. Плачущий «Дениска». Внезапный ремонт в ванной с перекрытой водой. Жуткая мигрень у Ольги с требованием абсолютной тишины. И всё же они продолжали приходить. Настойчиво. Как будто не верили в реальность происходящего.

— Хватит, — сказала Ольга однажды утром. — Пора заканчивать цирк.

Она взяла телефон. Открыла семейный чат. Нажала «Записать голосовое». Её голос звучал спокойно. Твердо. Без тени сомнения.

«Дорогие наши. Мы с Сергеем очень вас любим. Правда любим. Но по пятницам — наш вечер. Только для двоих. Если захотим вас видеть — сами позовём. На обед. На праздник. На шашлыки. Но без предупреждения — нет. Без приглашения — тоже нет. Не обижайтесь, пожалуйста. Это не про вас. Это про наше личное пространство. Всем хорошего дня».

Она нажала «Отправить» и положила телефон экраном вниз. Сердце колотилось. Десять лет жизни, наверное, ушло на это сообщение.

— Ну что? — спросил Сергей, заглядывая в комнату. — Отправила?

Ольга молча кивнула. Телефон завибрировал. Один раз. Второй. Третий.

«Тамара покинула чат».

«Рома поставил 😢».

И тишина. Настоящая. Звенящая. Тишина, за которую она боролась.

— Вот и всё? — Сергей присел рядом. — Мы победили?

***

Прошла неделя. Потом вторая. Тишина в квартире стояла такая, что можно было расслышать, как падают пылинки на полированную поверхность стола. Ольга заваривала чай по вечерам — теперь без спешки, размеренно, словно совершала древний ритуал. Сергей листал журналы в кресле. Иногда они говорили — негромко, о пустяках. Иногда молчали — и это было уютное молчание двух людей, которым не нужно заполнять тишину словами.

Ничего не происходило. Телефон молчал. Чат семейный замер, как река под январским льдом.

В третью пятницу Сергей начал ворочаться на диване. Тревожно. Как бывает, когда человек хочет что-то сказать, но не решается.

— Ну что? — Ольга отложила книгу. — Выкладывай.

— Может… мы слишком резко? — он посмотрел на неё виновато. — Тома вторую неделю трубку не берёт. Я звонил.

— Звонил? — Ольга приподняла бровь. — Зачем?

— Ну как… Всё-таки сестра.

Ольга отвернулась к окну. Весенние сумерки окутывали двор. Где-то на пятом этаже зажглось окно — жёлтое, тёплое. Там тоже чья-то жизнь. Чьи-то вечера. Чьи-то правила.

— Я вот думаю, — тихо продолжил Сергей. — Может, позвать их? Сами? В воскресенье, например. На обед. По-человечески.

Ольга молчала. Что-то переворачивалось внутри, как страницы старой книги. Злость — нет, уже не было злости. Усталость — и её почти не осталось. Только странное чувство свободы и… пустоты?

— Мы ведь не хотели их совсем из жизни вычеркнуть, — Сергей сел рядом. — Правда? Ты же просто хотела…

— Границы, — закончила за него Ольга. — Я хотела границы. И уважения.

Он взял её руку в свои. Тёплые ладони. Родные.

— Я понимаю, — кивнул он. — И я на твоей стороне. Просто… семья же.

Ольга вздохнула. Вот оно что. Пустота — это когда ты выиграл битву, но потерял что-то по дороге. Осколки отношений, разбросанные, как фотографии из старого альбома.

— Знаешь, — она медленно улыбнулась. — Я завтра рыбных котлет наделаю. С картошкой. Тома их любит.

Лицо Сергея просветлело.

— Правда? Значит, позовём?

— Воскресенье. Два часа дня, — твёрдо сказала Ольга. — И пусть конфеты не тащат. И к восьми чтобы ушли.

Сергей рассмеялся. Легко, как когда-то давно, в начале их совместной жизни.

— Как ловко ты отучила обнаглевшую родню ходить к нам в гости без приглашения! — он притянул её к себе. — Мой маленький стратег.

— Это был стратегический манёвр, — усмехнулась Ольга. — Отступление, перегруппировка и новое наступление. По правилам. Нашим правилам.

А внутри у неё — покой. Не пустота — нет. Покой и вкус свободы. Вкус принятых решений и выстроенных границ. Вкус уважения, которое заслужила.

В воскресенье, ровно в два, раздался неуверенный звонок в дверь. Тамара стояла на пороге — без торта, без конфет, только маленький букетик фиалок в руках.

— Можно? — спросила она тихо, совсем не так, как раньше.

— Можно, — кивнула Ольга, принимая цветы. — До восьми.

— До восьми, — повторила Тамара и улыбнулась — осторожно, словно проверяя, не треснет ли земля под ногами. — Спасибо, что позвали.

Они сидели за столом — не так шумно, как раньше. Дети вели себя тише. Рома не лез в холодильник без спроса. Тамара вызывалась помочь с посудой. И это было… нормально. По-новому нормально.

В семь сорок пять Тамара первая встала из-за стола.

— Нам пора, — она кивнула мужу и детям. — Завтра в школу.

— Может, ещё чаю? — предложил Сергей, глядя на Ольгу вопросительно.

— В следующий раз, — твёрдо ответила она. — Когда позовём.

И в этом не было грубости — только ясность. Как чистая линия горизонта после грозы.

Когда за ними закрылась дверь, Ольга прошла в комнату и взяла телефон. Открыла семейный чат. Тамара снова была там — сама вернулась, три дня назад.

Ольга набрала: «Было приятно вас видеть. В следующий раз через две недели? Воскресенье, два часа».

И отправила.

А потом удалила приложение с чатом.

Не навсегда — нет. Просто до завтра. До утра понедельника, когда начнется новая неделя и новая жизнь. По ее правилам.

И в глазах её — тот самый блеск. Не дерзкий — спокойный. Блеск человека, который наконец-то занял свое место под солнцем.

— Знаешь, — сказала она, возвращаясь на кухню. — Давай сегодня просто посидим на балконе? С вином? Как раньше?

— Как раньше, — эхом повторил Сергей. — Только для нас двоих.

Завтра, чтобы духу твоего в моем доме не было, — муж выгнал Марию из дома, но она оставила ему «сюрприз»

Мария стояла посреди гостиной и молча оглядывалась. Всё выглядело чужим — даже стены, на которые она когда-то с любовью вешала фотографии. Теперь — пусто. Остались только крючки да следы от рамок. В углу — несколько коробок. В них уместились её 20 лет жизни.

А теперь у её мужа новая жизнь. С Настей. Секретаршей. Молодой, длинноногой, красивой. Когда Дмитрий сообщил Маше о том, что разводится с ней, Настя улыбалась. Торжествующе. Будто победила. Хотя бороться Мария уже давно перестала.

За последние месяцы она похудела почти на восемь кило. Щёки впали, под глазами — синяки, которые не маскировались никаким консилером. Волосы давно не стригла и не красила. Руки дрожали, но уже не от страха, а просто от нервов.

Мария подошла к зеркалу в прихожей. Остановилась. Посмотрела на себя.

— Ну и кто ты теперь? — спросила она отражение.

Ответа, конечно, не было. В зеркале — уставшая женщина, которую она с трудом узнавала. Но в её глазах вдруг мелькнуло что-то новое. Не надежда — пока нет. Но что-то похожее на злость.

— Всё. Хватит, — сказала она себе почти шепотом.

Она выключила свет в прихожей и прошла на кухню.

***

На кухне было прохладно. Мария открыла холодильник и уставилась вглубь, будто ожидала найти там ответы на свои вопросы. На верхней полке лежала пачка слабосолёной семги — она когда-то купила её «на праздник», да только праздник так и не состоялся. Рядом с ним — баночка чёрной икры. Подарок от коллег на сорокалетие. Она тогда, помнится, даже всплакнула от неожиданности — не из-за икры, конечно, а потому что хоть кто-то вспомнил. Хоть кому-то не всё равно.

Ниже — бутылка игристого. Дмитрий терпеть не мог игристое. А она, наоборот, любила — лёгкое, с пузырьками.

Мария вытащила всё это на стол. Прищурилась, оценивая.
— В самый раз, — пробормотала себе под нос. — На прощание.

Она нарезала сыр, аккуратно разложила на деревянной дощечке. Семгу выложила веером на тёмную тарелку, сдобрив лимонным соком и капелькой оливкового масла. На глаза попалась зелень — подсохшая, но ещё живая — укроп и базилик. Добавила для красоты. Села. Шам панское налила в высокий бокал. Посмотрела на всё это — как будто не она готовила, а кто-то со стороны.

Затем потянулась к телефону и включила старый альбом Земфиры. Именно ту пластинку, что они слушали с Дмитрием в первую зиму в этом доме.

Она подняла бокал:

— За новую жизнь, — произнесла она негромко и выпила залпом.

Прошло, может, полчаса. Музыка продолжала играть. Вино в бутылке осталось чуть меньше половины. Мария сидела, глядя в пустую тарелку, и вдруг почувствовала — нет, не опьянение. Лёгкое, приятное безумие.

Мысль пришла внезапно. Дикая. Нелепая. Но почему-то показалась абсолютно логичной.

Она встала, подошла к раковине и взяла пластиковый контейнер, в котором остались рыбьи обрезки — кожица, хребет, пара кусочков семги, слишком солёных, чтобы есть. Что-то хищное скользнуло в её взгляде.

Потом пошла в зал. Подтащила стул к окну. Встала. Сняла одну из заглушек на карнизе. Металлическая трубка оказалась полой. Идеально.

— Ну что, Дмитрий, — шепнула она, засовывая туда рыбьи куски. — Тебе на память.

Она поставила заглушку обратно. Повторила то же самое со вторым карнизом.. Аккуратно, чисто. Без истерики. Всё проделала методично, будто так и надо.

— От всей души, любимый. — сказала она, когда спустилась со стула. Улыбнулась.

И впервые за долгое время улыбка получилась настоящей.

***

Первые дни в «обновлённом» доме были почти как медовый месяц. Дмитрий просыпался раньше обычного, с ощущением, что наконец живёт как хочет. Лёгкость. Простор. Тишина без упрёков и книжных цитат. Настя, в его рубашке и с растрёпанными волосами, разгуливала босиком по паркету и говорила:

— Здесь теперь дышать легче. Правда?

Он только кивал. Дышать действительно стало легче. Или так казалось.

Настя появилась в его жизни, как вспышка. Яркая, лёгкая, вечно в движении. После переезда она тут же взялась за обустройство. Сняла со стен полки с книгами, свернула в рулон старый ковёр из кабинета, сказала:

— Я не понимаю, как ты вообще тут жил. Всё будто пропитано тоской. Не дом, а библиотека в трауре.

На его попытку что-то возразить она скривилась:

— Да ладно, Дим, не делай вид, что тебе нравились эти её «литературные уголки». Тут всё как музей. Было.

Дмитрий не спорил. На самом деле, книги Марии раздражали его ещё до развода. Её привычка в каждой комнате вешать на стену цитаты и аффирмации вызывала у него нервный тик. «Кафка, блин, даже в туалете». Но тогда он молчал. А сейчас — нет.

С Настей всё было проще. Её не интересовали «смыслы» — ей хотелось ароматических свечей, музыки, и чтобы вино по вечерам. Они пили игристое, смотрели сериалы, строили планы. Она говорила о Бали, он — о новой линии плитки, которую скоро запустит. Всё казалось… правильным.

Они выкинули всё: коврики, чехлы, кресло, где Мария читала по вечерам. Настя заказала серо-бежевый диван и вазу в форме головы. Поставила аромадиффузор с запахом цитрусов. Дом будто выдохнул.

— Вот теперь это похоже на жизнь, — сказала она, закутанная в его рубашку, с бокалом шампанского. — Не то, что раньше.

А потом появился запах.

Сначала лёгкий, будто где-то рядом кто-то плохо помыл мусорное ведро.

— Ты чувствуешь? — Дмитрий остановился в прихожей и чуть сморщился.

Настя потянула носом, пожала плечами:

— Немного… странный запах. Может, мусор пора вынести. Или ты носки под диван кинул?

Он усмехнулся, но внутри кольнуло что-то неясное. На следующий день запах стал сильнее. Уже не просто неприятный — тревожный. Как будто что-то не то.

Настя провела ревизию холодильника. На выброс пошли банки с просроченными соусами, половина сыра, две пачки печенья с истекшим сроком. Но запах не уходил. Он был везде — будто впитался в стены. Сначала еле уловимый, почти абстрактный, как тонкий дым от тлеющей бумаги. Потом — навязчивый, тяжёлый, липкий.

Тогда Дмитрий вызвал сантехника. Приехал мужчина лет под шестьдесят, в заляпанной куртке и с чёрным чемоданом, похожим на советский чемодан с инструментами.

— Может, крыса сдо хла где-то в стене. Или фильтры в вентиляции забились. Сейчас глянем.

Ползал по всему дому часа два. Разобрал половину сифонов, снял решётки в ванной, проверил стоки, даже под кухонным гарнитуром искал.

— Всё у вас чисто. Ни крысы, ни засора.. —вздохнул он.

Сантехник уехал. Запах остался.

Вечером Дмитрий заказал генеральную уборку. Пришла целая бригада — в масках, с парогенераторами, химией, щётками.

Они работали почти весь день. Промыли каждый угол, даже фартук на кухне отпарили.

Запах исчез. Ненадолго.

На следующий вечер он вернулся. Только теперь — не просто запах. Это было зловоние. Густое, как разложившееся мясо, оставленное на жаре.

***

— Я так больше не могу, — заявила Настя, сжав виски ладонями, словно пыталась сдавить голову изнутри. — У меня от этой вони мигрень уже неделю. Реально тошнит.

Она стояла посреди спальни в спортивном костюме, с немытыми волосами и красными глазами. От бывшей игривой лёгкости не осталось и следа. Даже голос звучал раздражённо — плоско, без флирта, без её фирменной манерности. Она устала.

— Мы уезжаем. Хоть в гостиницу, хоть к чёрту на рога. Здесь невозможно спать. Пахнет, будто кто-то сдо х прямо в стене.

Они собрали вещи молча. Без ссор, без обсуждений. Просто больше никто не пытался ничего доказывать. В гостинице было тихо и стерильно. Белые простыни, кондиционер, вид на парковку. Скучно, но безопасно.

Дом же стоял пустой. Каждое утро Дмитрий заезжал, открывал окна, включал воздухоочиститель, ставил аромасвечи. Но всё бесполезно. Лаванда, ваниль, эвкалипт — все эти запахи только смешивались с основным, делая воздух ещё более мер зким.

Спустя месяц он сел на кухне в гостинице с ноутбуком и сказал, глядя в экран:

— Всё. Продаём. К чёр ту этот дом. Купим новый. Современный. Чистый.

Настя, лежа на кровати с маской на лице, не ответила сразу. Потом лениво бросила:

— И правильно. Слушай. А, может, твоя бывшая закопала тут кота? Я серьёзно, Дим.

— Не смешно, — отрезал он, хотя усмехнулся. Нервно.

Через три дня риэлтор назначил первую встречу. Молодая пара, на вид приличные: он — айтишник, она — визажист или что-то похожее. Дмитрий вымыл полы, поставил по освежителю в каждый угол, включил лёгкий джаз. Окна открыты настежь. Солнце лилось внутрь, будто пыталось осветить тёмные углы. Он даже постелил плед на диван — попытка создать «уют».

Они вошли, прошли два шага, остановились.

Парень дернулся назад, прикрыл нос. Девушка бледнела на глазах.

— Простите… — сказал он, почти кашляя. — Это… это у вас всегда так пахнет?

Дмитрий даже не успел открыть рот, как дверь уже захлопнулась.

Через час позвонил риэлтор:

— Я всё понимаю, но, честно, с таким запахом вам разве что землю продать. Дом никто не купит. Люди сюда заходят и сразу разворачиваются. Даже перекупщики не хотят брать. Разве что за копейки и сразу под снос.

— Может, это вентиляция, — начал Дмитрий.

— Это не вентиляция, — перебил риэлтор устало. — Это… что-то другое. Не знаю. Но пока не избавитесь от этого, смысла продолжать показы нет.

Настя уже не шутила. Она теперь почти не разговаривала. Только смотрела в одну точку, жуя жвачку. Вечерами пролистывала объявления о новостройках и репостила мемы про токсичных бывших.

***

Квартира, которую сняла Мария, была крошечной — двухкомнатная хрущёвка на третьем этаже, с облезлой входной дверью и видом на унылый сквер. Она расставила книги по углам — немного, только самые близкие: Ремарк, Мураками, старая поэзия с закладками. Купила уютные шторы — нежно-серые, с тонкой вышивкой. Принесла из супермаркета мяту, розмарин и три пакетика семян бархатцев. Посадила цветы на балконе. Поливала их по вечерам, в тапочках и с кружкой зелёного чая. Наблюдала за прохожими снизу. Несколько раз ловила взгляд соседского мальчишки, который всегда махал ей рукой. Это её немного радовало.

Жизнь наладилась не сразу, но постепенно. Без фанфар, без больших решений. Просто вдруг стало легче. После работы она ходила в бассейн — не из-за спорта, а просто чтобы почувствовать тело. По пятницам, встречалась с коллегами. Смеялись, обсуждали новых учеников, делились слухами. О разводе никто особенно не спрашивал — кроме Даши.

— Я, честно, не понимаю, как ты можешь быть такой… спокойной. После всего. Он же тебя просто вышвырнул.— Даша хлопнула рюмку те килы и хмуро посмотрела на Марию.

— Я бы, прости, но как минимум, поцарапала ему машину. Или хотя бы нагадила под дверь. По-человечески.

Мария только усмехнулась. Без злости, без обиды.

— Мне не нужно ничего царапать, Даш.

Та недоверчиво хмыкнула, но больше не лезла.

Прошёл месяц. Жизнь текла ровно: школа, бассейн дважды в неделю, пятничные посиделки, тёплые вечера с книгой и чаем на балконе. И вдруг, в один из таких вечеров, ей почему-то пришло в голову: А что с домом?

Решила позвонить. Без особого умысла. Просто — спросить.

Трубку взяли после третьего гудка.

— Алло. — Голос был сдавленный, раздражённый, как у человека, которого разбудили или поймали не в духе.

— Привет. Это я. Как дела? Как дом?

— Слушай… — он замялся, потом выдохнул. — С ним какая-то фигня. Там… запах. Постоянный. Жёсткий. Всё проверили, чистили. Никто не может понять, в чём дело. Люди заходят — и тут же уходят. Даже риэлтор нос затыкает.

— Запах? — Мария приподняла бровь, стараясь не усмехнуться. — Странно. Когда я жила, вроде всё нормально было… Подожди. Вы его продаёте?

— Пытаемся. Но, блин…запах…

Мария помолчала. Потом ровно, почти ласково сказала:

— А я так скучаю по нашему дому. Сколько там всего было…

Дмитрий оживился.

— Хочешь, я тебе свою долю продам? Я бы выкупил твою, но у меня сейчас кредит. Я в минусах. Я бы лучше отдал свою часть и забыл об этом вообще.

Мария выдержала паузу.

— Ну… если цена будет вменяемой.

— Будет. Всё, договариваемся. Я позвоню нотариусу.

Через неделю всё оформили. Сделка прошла быстро. Дмитрий даже не стал спорить на счет цены — согласился на первую сумму, которую предложила Мария. Юрист удивлённо поднял бровь:

— Уверены, что не опечатались в договоре? Тут цена — как за кладовку на окраине.

Дмитрий только махнул рукой.

— Мне не нужен этот дом. Просто оформите.

Мария расписалась и аккуратно убрала договор в папку. На лице у неё не было ни торжества, ни злости. Просто лёгкое, еле заметное удовлетворение.

Теперь дом снова был её. Целиком. И никто не мешал ей вернуться. Когда она посчитает нужным.

***

Дмитрий стоял у входа в дом, чуть прищурившись от яркого солнца. Грузчики, двое молодых пацанов в выгоревших футболках и с наушниками в ушах, выносили вещи и грузили в машину.

Он посмотрел на дом. Двадцать лет. Каждая ступенька, каждый скрип половиц — всё знал наизусть. И всё-таки — не жалко. Ни на грамм. Это место выжало из него всё. Последние месяцы он чувствовал себя, как будто живёт в каком-то зловонном аду: запах был везде — в одежде, в волосах, даже как будто в носу. Измученные ночи в гостинице, ссоры с Настей, клинеры, риэлторы, которые морщили нос, как только переступали порог.

Он вспомнил, как позвонила Маша. Такая спокойная, ровная, даже немного усталая — как будто ей не было интересно, как он. А потом, эта её фраза:

— Может, я бы и купила твою долю, если цена будет разумной…

Он чуть не расхохотался тогда. Что ж, пусть теперь сама с ним разбирается.

«Интересно, сколько ты там продержишься, — думал он, глядя на входную дверь. — День? Неделю? Удачи, любимая. Тебе она пригодится».

Грузчики выносили последние коробки.

— Эй, осторожно с этими, — крикнул грузчикам Дмитрий. — Карнизы. Итальянские. Дорогущие. Там механизм внутри, не гните.

Один из парней, тот, что постарше, кивнул и аккуратно подал металлическую трубу напарнику.

Дмитрий сел в машину. И на секунду, прежде чем завести двигатель, последний раз взглянул в зеркало заднего вида. Затем тряхнул головой.

— Всё. Пора ехать.

Нажал на газ и покатил прочь, не оборачиваясь больше.

***

Мария вошла в дом, не спеша закрыла за собой дверь и сняла обувь. Она оставила сумку в прихожей и замерла на пару секунд, просто прислушиваясь. Тишина. Ни шороха, ни скрипа. Прошла в гостиную, медленно, как в музейной зале. Всё было пусто, как будто только что прошёл сильный ливень и смыл остатки старой жизни. Ни пыли, ни запаха. Просто воздух.

Мария остановилась у окна, провела рукой по стене. Той самой, где раньше висели семейные фотографии в рамках.

Свет от окна падал полосами на пол. Пыль в воздухе едва заметно крутилась в лучах. Шторы исчезли. Вместе с ними — карнизы. Голые стены, гладкие, с едва заметными следами от дюбелей. Там раньше висели плотные серо-синие занавески, под цвет дивана, которого теперь тоже не было.

Карнизы.

Дмитрий всё-таки их забрал. Даже не поленился. Те самые, в которых она однажды — не в шутку — спрятала «сюрприз». Он уехал вместе с ними, не подозревая, что увозит с собой. Удивительно, насколько буквально он тащил на себе остатки прошлого, уверенный, что начинает новое.

Она ещё раз посмотрела на комнату. Дом был пустой — но не чужой. Больше не чужой.